— А когда… когда она вернется? — срывающимся голосом спросила им вслед Важенка.
* * *
Вика вернулась около полуночи. Лихорадочно повторяла — я вся в говне, вся в говне. В действительности выглядела изможденной и прекрасной.
Она вошла к комендантше, как обычно, прикрыла за собой дверь. Вот, Жанна Степанна, мама вам передала, угощайтесь! В этот момент дверь распахнулась.
— Четверо! Их было четверо, — Вика вытряхнула на стол сумку, пытаясь найти зажигалку, разбрасывала пальцами помаду, расческу, иероглифы шпилек, резинового кролика. — Была же, ну вот была. Сука, я задолбалась их покупать.
Швырнула в мусорное ведро пару трамвайных билетов.
— А кому ты еще говорила, что пойдешь сегодня к Жанне? — Важенка вдруг заметила в этом ведре красно-желтую упаковку от “Юбилейного”.
Ах, вот почему четыре печенюшки: Вика высыпала на блюдце последнее.
— Никому. Не знаю, — всхлипывала Толстопятенко. — Всем.
Тряхнули удостоверениями, Вика попыталась показать как. Сказали все, что говорят в таких случаях: статья 173, 174 УК РСФСР, получение взятки, дача взятки.
— До трех лет! — чиркает зажигалкой Вика уже в рекреации. — Но если помогаешь следствию или сам признался, то всё…
— Что всё?
Толстопятенко шумно выдыхает дым: освободят от уголовной ответственности!
Сначала привезли на Литейный, потом перешли на Каляева. Толстопятенко с комендантшей продолжали талдычить, что никакая это не взятка, гостинцы от мамы из Анапы — что, гостинцы нельзя? Их развели по комнатам. Толстопятенко пугали статьей, приплели аморалку, связь с иностранцем. Именно тогда она вдруг разозлилась, собралась, вернула себе свой верткий мозг. Прочистился голос, распрямилась.
— Какая еще аморалка? Мы официально зарегистрированы. Паспорт полистайте, — Толстопятенко вдруг рассмеялась, заново нащупывая поводья своей жизни.
Выслушав все доводы, легко согласилась написать правду — да, подарки раз в два месяца, а куда мне с грудным ребенком? на улицу, что ли? Да, была фиктивно оформлена техничкой, получала зарплату, все Жанне Степанне до копеечки сгружала, а куда уж она потом эти деньги, понятия не имею. Расписавшись везде, где просили, красиво повела грудью, едва коснувшись сосков, произнесла:
— Давайте побыстрее, а то от молока все каменное.
У оперативника ОБХСС вспыхнули кончики ушей.
Важенка и Вика смеются. Им уже не остановиться, так измучились, издергались за эти часы.
— А помнишь у Жанны эту шляпку фетровую, ну, такой сарай с пристройкой? Представляешь, она в ней туда такая заходит, нас на разных машинах везли, в ОБХСС в шляпке! Француженка наша! — Вика вытирает слезы от смеха. — А пока ехали, знаешь, Высоцкий в машине орет: “На тебя, заразу, деньги словно с неба сыпались”. Я им так вежливо: это что, намек?
Успокоились. Долго пили чай, жалели Жанну. Дышала там прерывисто, валидол под языком. Посадят ее, точно посадят — но их корпус десятый год первое место по чистоте, и все она, как без нее, бачки мусорные тягает, паркет сама трет, подумаешь, подарочки, она заслужила, жалко Жанну.
— Тебе колбасу не вернули?
Вика снова заходится в смехе, беззвучном из-за Каринки. Машет рукой — не-е-ет, и коньяк у гадов остался.
— Там один у них ничё такой. Возьмешь в среду Каринку? Он придет, — Вика потягивается.
— Сюда, что ли? — Важенка обернулась уже в дверях. — Ты обалдела?
— Ну, надо же мне как-то к жизни возвращаться, — она уже слишком долго тянется тонкими руками к потолку, переплела пальцы, вывернула ладони и тянется. — Он сказал, что надо обсудить все подробно, как мне не вляпаться никуда больше, как вести себя, чтобы дело не завели.
Важенка мгновенно оказывается снова на стуле, чуть подается к Вике. И молчала? чего обсудить подробно? какое дело, если ты все написала? Та тихо смеется, уже не потягивается, смеется горлом, уже немного кокетничая, как будто репетирует, настраивается на его приход.
В среду Важенка столкнулась с ним у лестницы. Быстрый чекистский взгляд, короткий плащ коричневой кожи, сумка через плечо. Стремительный такой, сказал ей: “Аккуратнее”. И сильными руками отставил. От перчаток запах новой кожи. Проскрипел всей этой галантереей к Толстопятенко, обсуждать ее дальнейшую жизнь.
В оперативной сумке, как потом выяснилось, был коньяк, торт из “Восточных сладостей” и томик Пастернака.
— На фига он тебе? — Важенка старалась говорить как можно безразличнее. — Ты что, стихи любишь? Ты же не любишь стихи!
Толстопятенко забрала у нее из рук книгу, полистала, подумала немного: нет уж, пусть будет, Каринке вон!
В своей комнате Важенка осторожно включила ночник. Как его звали, того старого козла на “семерке”? Аркадий, точно Аркадий. Куда она могла засунуть бумажку с его номером? Важенка пошарила в тумбочке, потрясла записную книжку, потом перелистывала тетради. В конце концов, он директор какой-то большой химчистки в центре. Даже ведь улицу называл.
* * *
Фары выхватили из темноты деревянные ворота с прихотливыми коваными загогулинами — какие-то стебли, ирисы, удар кнута, пойманный в металле. Таксист присвистнул. Важенка сама удивилась такому великолепию, но надменно повела носом — что тут такого.
— Не слабо, — произнес он и остановил проклятое тиканье, дернув рычажок счетчика наверх. — Хорошо бы без сдачи.
Включил в салоне свет. Черное небо за окном в тонких царапинах снега, у калитки сахаристый грязный сугроб. Хлопнула дверцей, апрель называется.
Тата за калиткой куталась в шелковую шаль с длинными кистями. В любых обрушениях судьбы она не забывала оставаться в образе. Где-то подглядела, что страдать за городом нужно непременно кутаясь в шаль. Перед крыльцом дома Важенка остановилась и, запрокинув голову, восхищенно рассматривала его чешуйчатую башенку, граненую крышу-бочку. Модерн, небрежно сказала Тата.
На резных наличниках — птица Сирин и полудева-полурыба.
— Это фараонка, — Тата с умным видом трет подошвы о соломенную циновку. — Часто в резьбе бывает. От головы до пояса человек, от пояса до пяток — соминый плеск.
Важенка усмехнулась. Тата, порозовев, уже заговорщицки, весело:
— А знаешь, как от русалки спастись, чтобы не защекотала до смерти, не уволокла на дно? Берешь с собой пучок полыни. При встрече она непременно подбежит, спросит: полынь или петрушка? Полынь! Прячься под тын, закричит, и мимо. В этот момент нужно успеть ей этот пучок в глаза бросить. А если ответишь “петрушка”, она тогда: ах ты моя душка! И ну щекотать.
В доме тепло, и не нарадоваться этому теплу. В гостиной горит камин, и Важенка смеется: как хорошо, моя душка! Тата достает из кошелька, расшитого бисером, пять рублей: это за такси! спасибо, что приехала! Ее глаза влажнеют. Пригляделась, всплеснула руками:
