Важенка подумала: а вот сколько ему лет, что он успел так по миру прокатиться, хотя, наверное, всех этих женщин можно встретить и в одной стране. Откатила столик от коленей, врезавшись им в ногу Кемаля, извинилась, хохотнула.
Вышла из комнаты.
* * *
— Тили-тили-тесто, — напевала Важенка, сунув ключ в замочную скважину.
Это потому, что на пороге общаги наткнулась на свадьбу. Старшекурсники какие-то: он ленинградец, а она здешняя, с четвертого этажа. Хорошенькая такая, без фаты, изящная укладка утыкана крохотными цветами. Весь стройный верх в облаке рюшей цвета чайной розы, а книзу узко, длинно. Странно, что в мае, зачем в мае — маяться всю жизнь. Скинула туфли, шагнула за шкаф. Охнула. Комната искрилась чистотой, даже пол еще влажный. Важенка не ночевала дома, и вот такие чудеса! В распахнутых окнах качалась сирень, опять не закрыли. С недоверчивой улыбкой шагнула к записке на чистом столе. Сверху на листе значилось: “Всем, кроме Важенки!” Она еще раз охнула, уже от возмущения. Немедленно влезла внутрь.
Ну так вот. В письме Дерконос прощалась с жизнью. Важенка летела глазами через строчку. А маме скажите, что я его просто любила. Так, это понятно. Важенка уже прикидывала, где сейчас искать безмозглую Дерконосину. Надо бы наряд-отряд, и где Безрукова с Леной? Да где угодно — воскресенье! Ясно, что полы предсмертно вымыты Дерконос, и если они еще влажные, то ушла она недалеко. Немного успокоилась от “а на могиле моей поставьте памятник из розового гранита и смейтесь, смейтесь на моих похоронах — помните, ведь я в жизни была веселая”. Важенка довольно захрюкала — найдем голубушку живехонькую!
— …Посмотреть, не едет ли Дыкин. Дыкин не ехал, и я спрыгнула, — бормотала она, перескакивая через ступеньку на пятый мужской. — Молодцы девчонки, нескучные такие.
Староста отыскался в гулкой столовой студгородка. Никого. Только за соседним столиком второкурсник с их факультета аккуратно макал булочку в сметану да староста неспешно ел пустой мутный суп, из которого выпирала кость с солидным пластом желтого жира. Плюхнулась рядом с ним, затараторила. Они закончили почти одновременно, Важенка с рассказом о горемыке Дерконос, староста с супом. Молча смотрел на кость.
— Сало будешь? — серьезно спросил он.
Важенка прыснула.
— Ты издеваешься? — она протянула ему записку.
Староста жевал губами, пока читал, потом басил:
“Да все будет нормально! Ты сомневаешься, что ли?” Второкурсник дисциплинированно отнес свой поднос к окну для грязной посуды. Затем направился к стойке. Что-то тихо втолковывал тетке на раздаче в накрахмаленном марлевом колпаке. Когда уходил, она даже перегнулась через стол, чтобы как следует его запомнить.
— Та-а-ань, — крикнула кому-то, не отрывая взгляда от его спины.
Вышла грузная Таня с лиловатыми отвислыми щеками, и тетка в колпаке, горя глазами, пересказала ей происшествие. Важенка и староста замолчали. Оказалось, что в стаканы вместо молока разлили сметану — твоя работа, Тань! вообще, что ли, мышей не ловишь? Мальчишка предупредил об этом и доплатил за свой стакан, так как сметана, понятное дело, дороже! Важенка округлила глаза, они со старостой развеселились.
— Бывают же дети! — громыхала посудой тетка в колпаке, поглядывая на них.
— Этот чувак, короче, толстовец. Мужики говорили, он мяса не ест, не пьет, не курит, — никак не мог успокоиться староста по пути к корпусу.
Важенка только качала головой — столько дебилов вокруг!
— И чего мы? Будем сидеть и ждать? — уже в общаге набросилась на старосту и Тостю.
Ни Толя, ни Костя друг на друга не смотрели, ворчали, как разбуженные псы, в разные стороны, никаких версий случившегося не предлагали. Вскоре мальчики в разной степени тревожности отправились на поиски бедолаги. Так как в записке упоминался трамвай — “легче под него, чем так мучиться”, — решили в первую очередь искать на конечных остановках маршрутов, проходящих по Лесному, там, где у них кольцо. Важенка осталась в общаге сторожить возвращение “самоубийцы”, так как ни на минуту не сомневалась, что часа через три-четыре мятущуюся Дерконос прибьет к дому. Связь решили держать через одногруппницу-ленинградку, названивать ей из автоматов на домашний: нашлась, не нашлась.
— Не, а мне-то почему нельзя читать было? Типа, она меня так ненавидит? — приставала она к возвратившимся Саше и Лене.
Они пили чай, а Важенка, стоя на столе, искала в распахнутых окнах пятилистник сирени, чтобы загадать желание и съесть его, — верное дело, сбудется. Притягивала к себе по очереди ветки, вглядывалась в аметистовые пирамидки, считала.
— Ну, шуточки твои, знаешь ли, — Безрукова махнула в воздухе маковой сушкой.
Лена смущенно смеялась, незаметно трогая свои прыщи. Важенке было даже обидно: в конце концов, кто сейчас практически спасает жизнь этой самой Дерконос? Переступала осторожно на скатерти в пьяном сиреневом воздухе, надышаться не могла. Кусты сирени дымились перед ней — отчего люди не летают? И нет на земле битого стекла и полчищ хабариков, запаха мочи — прохожие часто заворачивали в разросшуюся сирень, работяги здесь соображали на троих. И нет за спиной дыхания комнатной сырости.
— Да спускайся ты! Смотреть на твои грязные пятки. Мы же едим. Чего ты там застряла?
— Я ищу счастье, что непонятного-то? Вот как это остановить, задержать? Когда она цветет… Куда бежать, чтобы продлилось? Смотрите, они окрашены неодинаково. В середине крестик, а по краям светлее. И с нижней стороны светлее. Как пена, объемная, стерео. Она — шедевр. Есть! Пять! — завопила, бережно отделяя цветочек от грозди.
— Загадай, чтоб вернулась поскорее. С собой ничё не сделала, — Лена шумно отхлебнула из кружки.
Важенка скосила на нее глаза — ага, разбежалась! Еще желание на Дерконос тратить.
Марина вошла очень тихо, дверью еле-еле. Девочки застыли, таращась друг на друга. Она долго копошилась за шкафом, не решалась выйти. Безрукова скорее рассасывала сушку, чтобы ничего не пропустить из-за хруста. Важенка бесшумно спрыгнула со стола. Дерконос прошла в комнату и трагически легла на кровать спиной к ним.
Важенке не терпелось выступить с каким-нибудь вопросом или шуточкой, но о записке договорились молчать, словно ее и не было. Через полчаса Дерконос глухо попросила Логинову найти ей по комнатам уксус. Важенка даже подпрыгнула от радости — драматургия не проседала! — и, остановив Лену, сама бросилась на поиски. Вскоре стукнула бутылкой о тумбочку Дерконос. Марина, вот! Хотела добавить “самоубивайся на здоровье”, но сдержалась под Сашиным синим взглядом. А потом ничегошеньки интересного еще целый час. Дерконос лежит, уксус стоит, зеленеет стеклянной бутылкой, скука смертная.
Дерконос вскоре поднялась, расходилась, кажется, радовалась, что ни словечка попрека. Важенка исподтишка рассматривала ее фрагменты — на ситцевом халате последняя пуговица вырвана с мясом, полные икры, незлой бессмысленный взгляд, оплывшие пальчики — неужели ими она писала о сердечной муке?
