Отец что-то говорит, сидя перед ней на табурете в том же исподнем. Она не слышит, но как будто: “Красота моя!” Согнулся устало. Смотрит, смотрит снизу вверх. Любит.
— Ну красота! Просто красота! — басит староста, возвращая ее назад.
Она улыбалась во сне и думала: пусть оставят хоть эту скользкую шаль с нежными кистями, отца у нее все равно нет и никогда не было. Ей хотелось проверить рукой, есть ли шаль сейчас на ней, но сон сковывал движения. Все еще могла держать его прозрачный серый взгляд, его заботу — хотела думать “любовь”, но пусть забота. Даже проснувшись окончательно, еще несколько минут она чувствовала себя защищенной.
Бледная, долго смотрела потом в заляпанное зеркало в туалете.
В комнате все сбились в кучу возле Дерконос, охи, ахи, восторги. И Лена с Сашей подошли.
— Вот тут-то подрисуй тушью. Не, не эту, выше линия.
Дерконос бодро кивнула и через весь лист потянулась к баночке с тушью. Взяла щепотью сверху, но, пока несла, не закрученная, а просто присохшая крышечка отвалилась. Все охнули, отпрянули назад. Теперь Важенке кажется, что все замедлилось, как в кинофильме: безобразный чернильный тарантул, выбросившийся из баночки, завис в воздухе на долю секунды. Потом летел в ореоле брызг, меняя форму. В конце тарантул тяжело плюхнулся в центр эпюра, куда уже на ребро донышка кратко приземлилась злосчастная банка. Прежде чем она свалилась на бок, староста уже схватил доску, к которой был приколот чертеж.
— Скорее, сольем, — почти хрипел он.
Окаменелая Дерконос. Ее оттолкнули. Тушь сливали прямо на пол, суетились с тряпками, спотыкаясь друг о друга, пытались смыть ее с эпюра водой, но ватман уже успел промокнуть. Староста развел руками.
— Чего ты крышку-то не завинтила? — заорала Важенка, глаза ее сверкали.
— Я в ней тушь все время разводила. Лень каждый раз закручивать. Так прикрыла… чтобы не сохла, — Дерконос даже не плакала.
— Ничего, Марин, давай сейчас чаю, успокоимся и перестеклим твой эпюр. Помогу тебе, — гудел староста. — И отмыть помогу. Но это, правда, уже завтра. Стеклить быстро. Сейчас стекло на две табуретки. Туда старый лист, сверху новый зафиксируем, чтобы не скользили. Вниз лампу настольную. И все как под калечкой будет видно.
— Сразу же поймут, что стеклили, — потерянно говорила Дерконос. — Никаких тонких линий, пунктиров нет, следов от резинки, все набело, блестит… как жопа.
— Так ты скажи, что со своего стеклила. Залила тушью, и пришлось. Чё такого-то? Этот с собой возьмешь, — Саша Безрукова ткнула остреньким подбородком в испорченный эпюр. — Задания же индивидуальные.
— Не, они повторяются. Но, конечно, пока найдешь свой вариант… — гундосила Лена. — Да еще если он не у отличника…
— А у меня, например, да, Лен? — рассмеялась Важенка.
Она ушла за шкаф делать всем чай. Пока они там рядили да судили, как быть с эпюром Дерконос, Важенка, наливая кипяток в заварник, даже радовалась, что пришла к такому хоть и затратному, но разумному решению.
— Тебе помочь? — крикнула Безрукова.
— Нет. Пока вообще сюда не ходите! — отозвалась Важенка из-за шкафа, дрожа от радости внезапной затеи.
Водрузив все необходимое на поднос, она молниеносно скинула спортивки. Двумя английскими булавками осторожно закрепила норковый прямоугольничек у себя на трусах так, чтобы он торчал из-под футболки, давая полную иллюзию, что она без белья. Вот так просто, в одной короткой майке, с подносиком угощает всех чаем. Хозяюшка.
Едва сдерживая смех, шагнула из-за шкафа.
* * *
Важенка бежала по пешеходному переходу, низко наклонив голову. Ветер нещадно жалил голый лоб, задувал под куртку — с наступающим! Даже не верится, что сегодня тридцать первое, совсем не до этого. Ровно в десять утра у нее экзамен по физике, и если она успеет перед ним получить предпоследний зачет, то ее допустят. А с одним незачетом на первый экзамен можно!
Город бесснежный, обветренный. Собранный из гранита, камней, плитки, серых бетонов, сверху наглухо запечатан свинцом. Если всматриваться, то, конечно, различишь в небе какой-то шепот, шелест, движение серым по серому. Как вон те дымы, что стелются параллельно каменной земле, — белесые по небесному речному перламутру. Важенке еще метров пятьсот до спорткомплекса по ледяным вчерашним дождям. Минус три сегодня.
У крыльца наткнулась на однокурсника — есть кто-нибудь на кафедре? Он, счастливый, в ответ помахал зачеткой — беги скорее, там мужик какой-то, один, всем ставит! А сколько у тебя незачетов? Важенка сделала вид, что не услышала: каждая минута дорога.
Она вбежала на спорткафедру в половине десятого. О чудо, там на самом деле зевал за столом какой-то дежурный преподаватель со свистком на шее.
— Так декан ваш сейчас придет, — сказал он лениво, выслушав Важенку. — По твоему факультету. Ирина Львовна. В десять часов.
Как раз она-то Важенке страшно нежелательна. Спортивный декан по гидротехническому Кузьмина Ирина Львовна пообещала, что зачета ей не видать как своих ушей.
— Надо же так обнаглеть, — говорила она, разглядывая журнал. — Первый курс, и такие борзые. Два раза за весь семестр, не маловато, Важина? Болела? Справку давай, если болела.
Физкультуру можно было отработать, но Кузьмина нарисовала ей вдвое больше прогулянных часов. Это справедливо, заключила она, прорвав последним росчерком бумагу. Изучив на свет эту дырочку, Важенка поняла, что все другие ее задумки получить зачет у Кузьминой маловероятны: подкараулить у подъезда, обаять, рассмешить, пять гвоздик… Но как отработать сорок часов? И так последние две недели они не спят, едят что попало, в основном слойки, коржики, еще какую-то буфетную дрянь. В глазах песок, и полопались сосуды. Пару раз она чистила каток, но это всего лишь пять часов отработки. Она сделала ставку на все другие зачеты, а с физкультурой… ну, просто не верила, что из-за нее могут отчислить.
— У меня в десять экзамен, а еще за допуском в деканат, и добежать отсюда до деканата, а потом в главное здание, — канючила Важенка, подсовывая ему часы отработки.
— Не густо, — присвистнул преподаватель. — Что же ты так спорт не любишь, Важина?
— Я не люблю? — задохнулась Важенка, почувствовав в его голосе улыбку. — Да я все детство гимнастикой занималась. И юность.
— Юность? — заинтересовался он. — А можешь ласточку сделать? Вот прямо сейчас. Ласточку?
По пути к выходу Важенка четыре раза поцеловала зачетку. Ну конечно, она сделала ему ласточку. Сняла пиджак, постаралась поизящнее, постояла подольше, старый козел был доволен.
— Ногу опорную не сгибай! Зачем выгнулась? Всю юность она… Спина ровная, параллельно полу!
Заржал, поставил зачет, головой качал — если бы не Новый год…
В фойе спорткомплекса столкнулась с Кузьминой. Очки у нее запотели, и она только беспомощно улыбнулась на Важенкино “с наступающим!”.
