Но, конечно, это будет ложью.
Потому что, когда он думает о том, что стоит у воды с женщиной, он всегда представляет Энни. Он вспоминает, как они ездили в Фолс-Парк, в местечко, принадлежащее только им двоим, как воображали, что сбежали из Ладлоу, хотя, конечно, были не настолько далеко от городка, чтобы можно было так говорить. Они устраивали пикник и ели на одеяле, потом лежали на спине на берегу, сытые и согревшиеся, и разговаривали часами. Он рассказывал ей все, он никогда не говорил так откровенно ни с кем, кроме Энни. И она тоже открывала ему разные вещи, вещи, которыми не делилась больше ни с кем. Он видел настоящую Энни, несовершенную, сломленную, борющуюся. С ним ей не нужно было быть идеальной и угодливой. Ей не нужно было притворяться благодарной за все, что сделала для нее Фэй, или делать вид, что они с Клэри близки, – просто для того, чтобы все видели, насколько она полна признательности. Ему она могла сказать что угодно. И она это делала. Она вслух сожалела о смерти матери, представляла, как сложилась бы ее жизнь, если бы та была жива. С ним она переставала давать правильные ответы и давала честные.
Вместе они мечтали уехать из Ладлоу навсегда, поселиться там, где никто их не знает, где они могли бы стать такими, какими только душа пожелает. Вечером во вторник они отправились на последнюю прогулку – так она это преподнесла, – и он потерял разум. Он умолял ее уехать с ним, набраться наконец храбрости, чтобы они смогли стать теми, кем всегда мечтали стать, вместе совершили решающий рывок к новой жизни, оставив прошлое позади.
Она остановилась и посмотрела на него так, как будто он заговорил на иностранном языке. В тот ужасный момент тишины он страстно желал забрать все свои слова назад. Но они уже были там: отчаянные, безнадежные мольбы.
Он ждал, пока она, моргая, пыталась подыскать правильные слова. Зная Энни, он понимал, что это должны быть самые добрые слова, самый нежный и деликатный путь лишить его надежды.
– Я не могу этого сделать, Кенни, – сказала она наконец. – Ты и сам это знаешь.
Она сказала это нежно, мягко. Но ее слова не были ни нежными, ни мягкими. Это были слова, уничтожившие его, выбившие почву из-под его ног. Он рискнул всем, когда попросил ее, а она стояла и спокойно наблюдала за его падением. Даже сейчас воспоминание об этом злило и ранило его одновременно, ярость и боль в сердце, переплетенные друг с другом тугим узлом.
Иногда он спрашивает себя, не была ли Энни, которую он знал, только одной из граней реальной Энни – эскизом, который она показывала ему и никому больше, но лишь наброском, не полной картиной. Иногда он думал, что Энни всегда и была таким человеком, каким люди хотели ее видеть, демонстрируя им разные версии себя в зависимости от того, кто перед ней, переползая из одной шкуры в другую с бездушной легкостью, которая, если подумать, давно должна была насторожить его. Как бы он ни хотел верить, что перед ним настоящая Энни, он не мог знать, так ли это. А значит, автоматически вставал в один ряд со всеми остальными.
Всего мгновение – и Кенни оказался тем же самым мальчиком, каким был когда-то, – чужаком, аутсайдером. В те времена он был маленьким и испуганным, легкой мишенью. Люди в Ладлоу не доверяли ему, они не прожили с ним бок о бок всю жизнь. Они смотрели на него как на источник неприятностей, просто потому, что он родился в местечке с другим почтовым индексом и был ребенком матери-одиночки. Так что родители отводили глаза, пока их дети издевались над ним, и всегда в первую очередь винили во всем его – не разбираясь, что произошло на самом деле. Единственным человеком, который защищал его от нападок обидчиков, была Энни. А теперь она сама этот обидчик. Он мог простить всех остальных, потому что они вели себя именно так, как он от них ожидал. Но Энни? Энни совсем другое дело. Ее предательство причиняло такую боль, какую не смогло бы причинить никакое другое.
Телефон снова звонит, и снова лицо его матери появляется на экране. На этой фотографии они с мамой вместе – его девушка сделала фото на одном из ланчей после посещения церкви. На ней у матери улыбка от уха до уха, а Кенни натянуто улыбается одними губами.
С телефоном в руке он выскальзывает из кровати и направляется в кухню. К тому времени, как он заходит туда, телефон перестает звонить, так что он наполняет чайник водой и ставит его на конфорку, чтобы заварить чай. В отличие от большинства людей, он не пьет кофе. Ему больше по душе чай, как и его девушке – по крайней мере, теперь. Первое время она, конечно, жаловалась на отсутствие в доме кофе, но в конце концов тоже привыкла. Теперь по утрам они сидят на кухне и прихлебывают чай, как англичане.
Они с Энни раньше часто мечтали о том, что будут жить в Англии. И тогда он всем сердцем верил, что так и будет. Он был уверен, что Энни разделит с ним будущее – так же, как его девушка разделяет сейчас его любовь к чаю. Энни поймет, что они созданы друг для друга, и они будут жить в Англии, их дети будут называть ее «мамочка» и играть в саду вместо заднего дворика.
Он перезванивает матери и выслушивает последние городские сплетни, ожидая, пока вскипит чайник. Слышал ли он, что Энни Тафт пропала? Разве они не знакомы еще со школы? Все думают, что она сбежала с другим мужчиной.
Он молчит и слушает, потому что это единственное, что он может сделать, чтобы закончить разговор, не выдав себя и не вызвав у мамы подозрений. Все, что он знает: Энни его одноклассница и никто больше. Все эти утренние слухи о ее побеге – не более чем пустая болтовня и к жизненно важным новостям явно не относятся. Энни исчезла. Люди обеспокоены. Слухи множатся. Он понимает: на то, чтобы вычислить его связь с ее исчезновением, у копов не уйдет много времени. Рано или поздно речь зайдет о нем, пальцы единодушно укажут в его направлении, и Энни уже не будет рядом, чтобы вмешаться.
Он вспоминает свои отчаянные мольбы на последней прогулке с Энни, представляет, как люди могут расценить их дружбу, узнав о ней теперь, когда она пропала накануне собственной свадьбы. Он должен действовать первым, думает он. Должен предложить помощь, рассказать, что знает. Но это может кончиться для него плохо. К тому же Энни все равно собиралась оставить его – не этому ли были посвящены все последние недели? Одно долгое, неизбежное «прощай»? Что изменится, если он станет мишенью? Он все равно готовился потерять ее – так или иначе. Да, исчезновение Энни – это грустно, но к нему все и шло. Так что, слушая, как тараторит мать, он решает молчать – по крайней мере, пока его не спросят.
Его мать излагает свои собственные теории по поводу исчезновения Энни, а также теории насчет некоторых ее близких, а он пока вспоминает, что случилось после того, как Энни сказала ему «нет». Запоздалый страх заполняет ему в горло, мешая глотать. Он слушает, пока чайник не начинает свистеть, пока пронзительный звук не заглушает слова его матери и не выводит из неги сна спящую красавицу в соседней комнате.
Клэри
Это Фэй решает, что им вдвоем нужно пойти в загородный клуб и лично объявить там, что ланч для подружек невесты отменяется. Клэри понимает: Фэй надеется, что они закроют глаза на отмену заказа в последнюю минуту, поцокают языками и скажут, что, конечно, они не возьмут с нее ни цента – как можно, в такую минуту! Клэри сомневается в этой затее, но она покорно следует за Фэй, понимая, что легче подчиниться, чем пытаться ее вразумить. Фэй не в настроении прислушиваться к голосу разума.
