Фишер перешагнул порог, прикрыл за собой дверь, осмотрелся.
По обстановке быстро понял, что хозяева въехали в квартиру недавно. В прихожей вдоль стен и дальше в коридоре стояли коробки, узлы, пара чемоданов, связки книг…
Заперев дверной замок при помощи той же отмычки, инвалид прошелся по квартире. Самой обустроенной выглядела кухня: почти новые рабочий и обеденный столы, три стула, на стенах против большого окна два деревянных шкафчика, на окне свежие занавески.
Из двух комнат жилой выглядела одна: с широкой кроватью, шифоньером, трюмо и выходом на балкон. Во второй хозяева делали ремонт — она пустовала, стены начали обклеивать старыми газетами, на полу валялись инструменты, гнутые гвозди. В углу стояла помятая кастрюлька с клейстером и двумя кистями.
Франц удовлетворенно потирал руки — в необжитой квартире долго искать не придется. Вещей мало, мебели и того меньше.
Начал с кухни: быстро прошелся по шкафчикам, открыл дверки и заглянул внутрь рабочего стола. Слитков там не было. В углу темнел узел из старой скатерти. Приподняв его, Франц определил: внутри кастрюли, сковородки.
Следующими объектами стали туалет и ванная комната. На них ушло не более двух минут.
В жилой комнате он перерыл шифоньер, наполовину заполненный женскими платьями, мужскими костюмами и военной формой. В двух нижних ящиках хранилась обувь, в третьем — разная мелочовка: ремни, подтяжки, чулки, носки…
Под кроватью валялись мужские тапочки, пустая бутылка из-под вина, не первой свежести носовой платок.
Фишер подошел к трюмо, сработанному хорошим мастером в начале века. Оно выглядело как солидный письменный стол с двумя массивными тумбами, узкой столешницей, выдвижными ящиками. Разве что сверху посередке размещалось большое стационарное зеркало, а по бокам — два узких поворотных. Проверка трюмо тоже много времени не отняла. Но одарила надеждой: в левом ящике сыскался черный бархатный мешочек с золотыми монетами, кольцами и всякими побрякушками, среди которых попадались и по-настоящему дорогие, с вкраплениями брильянтов.
«А ты не так прост, как казался, — заулыбался Франц. — Кажется, я на верном пути»…
Проверка вещей, громоздившихся вдоль стен коридора и прихожей, также ничего не дала. В чемоданах была утрамбована обувь: женские туфли, босоножки, пара новых хромовых сапог, ботинки большого размера. Имелись и всевозможные предметы, необходимые в быту: замотанные в платки и салфетки столовые приборы, чайный сервиз, солонки, вазочки, статуэтки… Оставшиеся пустоты заполняли перевязанные бечевкой пачки писем и фотографий. В узлах он обнаружил женское пальто, скатерти, покрывало, гобелен ручной работы и большое количество постельного белья.
Золотых слитков нигде не было.
«Verdammtes Arschloch! Wo hast du mein Gold versteckt?!»
[20] — тихо выругался немец.
Он поднялся с колен, отряхнул брюки и еще раз прошелся по квартире. В ее пределах он проверил и осмотрел все.
«Балкон!»
Постукивая палкой, немец проковылял к распахнутой двери. Балкон выходил в небольшой двор, где стояло две лавочки и росло единственное дерево. Прежде чем выйти на огороженное каменным парапетом пространство, он осторожно зыркнул по окнам соседних домов — свидетели обыска ему были ни к чему.
На балконе Фишер нашел лишь слой голубиного помета и пустой проржавевший бак, в котором бывшие хозяева квартиры когда-то кипятили белое постельное белье.
«Du gehst mir auf die Eier!»
[21] — зло процедил немец и вернулся в квартиру.
Далеко он не ушел. Присев на подоконник, достал папиросы; задумавшись, закурил, выгоняя дым на улицу, чтоб в квартире не оставалось запаха…
Насладившись дымком, он бросил окурок за парапет. Потом дошел до кухни, взял стул, поставил его напротив прихожей, сел.
Прислонив к стене свою палку, достал «парабеллум», снова обмотал его вещмешком. И принялся терпеливо ждать возвращения хозяина квартиры. Другого варианта отыскать золотые слитки у Франца не было.
Распрямив ногу с протезом, он устроил ее поудобнее, откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Путешествие в один из центральных районов Москвы утомило его, и сейчас он отдыхал. Лишь один слух оставался настороже, вылавливая каждый звук, доносившийся со двора…
* * *
Франц Фишер родился и вырос в небольшом городке Екатериненштадт, раскидавшем свои ровные кварталы на левом берегу Волги между Самарой и Саратовом. Словно издеваясь над жителями, власти постоянно меняли название города: Баронск, Екатериноград, Марксштадт… Жители ворчали, не успевая запоминать и предупреждать далеких родственников об изменениях почтового адреса.
Франц рос, учился в мужской гимназии, дружил с такими же мальчишками из немецких семей, даже едва не умер от голода в 1920‑м. По выходным дням ходил в евангелическо-лютеранскую церковь, покуда в 1929 году большевики ее не прикрыли и не устроили в ней Дом культуры завода «Коммунист». В Дом культуры он тоже захаживал, но в голове уже зрело недовольство, замешанное на непонимании происходящего.
В середине 30‑х годов отношения СССР и Германии стали сложными, это моментально отразилось на поволжских немцах. Начались аресты, репрессии и повальная депортация из автономии. Тысячи семей принудительно переселялись сотрудниками НКВД в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию.
Отец Франца занимал должность главного инженера в единственной МТС Марксштадта. Станция имела полторы сотни тракторов, около трехсот водителей и механиков и обслуживала более десятка близлежащих колхозов. Юный Франц постоянно крутился возле техники и прекрасно ее изучил. Когда подошел срок, поступил на работу в МТС младшим механиком, позже выучился на водителя грузовика.
Отец никогда не интересовался политикой, отдавая всего себя работе. Но даже он почувствовал сгущавшиеся над собой тучи. Не дожидаясь ареста или принудительной высылки, он выхлопотал командировку на Харьковский тракторный завод, забрал сына и уехал.
В Харькове отца все-таки арестовали. Однако до ареста (он будто нутром чувствовал) старший Фишер успел снабдить Франца небольшой суммой денег и посадить на поезд, идущий в недавно присоединенную Западную Украину. Там лиц германского происхождения пока не трогали…
Путешествие до Галичины вышло трудным и долгим. Однажды юношей заинтересовалась милиция, и его ссадили с поезда. Франц сумел выкрутиться, сбежав из отделения через окно. Еще труднее пришлось в Галичине, когда он искал нужных людей, готовых практически бесплатно переправить его в Польшу. Такие люди, слава Всевышнему, нашлись, и вскоре он оказался в польском Жешуве.
В этой стране тоже было неспокойно. На присоединенных к Германии польских землях полыхала «расовая политика» с принудительным переселением. И здесь судьба одарила молодого Франца приветливым взглядом: лица немецкой национальности считались привилегированной социальной группой. Их не трогали, им помогали, трудоустраивали, некоторым в качестве поощрения разрешалось выехать в Германию.
