– Не знаю, – задумчиво протянул Гошин брат, – у них в детском доме точно все очень неплохо. Мебель, ремонт. Одеты все отлично. Я сам видел.
И снова все упиралось во внешнюю и материальную сторону вопроса. По какой-то причине никто из родных не хотел погрузиться глубже – почувствовать невыносимую боль ребенка без родителей; примерить судьбу брошенного младенца на себя. Что это, защитная реакция? Непонимание? Я в тысячный раз думала о том, что всех родственников детей, от которых отказались родители, нужно в обязательном порядке обучать по программе, похожей на курс ШПР. Да и не только их. Понимание истинных потребностей ребенка помогло бы спасти многие семьи и судьбы. Нужно было только найти способ доносить знания до всех, без исключения. Иначе так и будут пополняться в стране детдома, которые за пару лет превращают любого здорового ребенка в инопланетянина, а часто и того хуже – психически и физически нездорового человека. Другой вопрос, как стимулировать людей читать, изучать. Каждый живет своей жизнью, своими проблемами. Не до детской психологии.
А детдома, где кормят, поят, одевают, кажутся нормальным местом для жизни ребенка.
– Не в этом дело, – я старалась не раздражаться, – жизнь вне семьи вызывает задержки развития, расстройства привязанности, многие нарушения. Гоша прекрасный талантливый парень. Если бы не детдом, у него был бы сохранный интеллект. Сейчас бы уже вуз оканчивал!
– Возможно, – Сергей мне, похоже, не верил.
Скорее всего, он видел Гошу таким, каким встретил его четыре года назад: малолетний воришка, любитель спиртного и вымогатель. Даже родного брата при каждой встрече раскручивал на выпивку и на деньги.
– Получается, Гоша и его мама встречались?! – Я вернула Сергея к тому, что волновало меня больше всего.
Меня потрясло, что Гоша ничего мне об этом не рассказал.
– Не совсем, – он замялся, – я его попросил подождать около машины, купил ему пива, а сам ушел за мамой. Привел ее и показал Гошу издалека. Говорю: «Я нашел своего брата, вон он стоит. Посмотри».
– То есть Гоша ничего об этой «встрече» не знал?! – мне стало больно за сына.
– Я не говорил, – Сергей мотнул головой, он был погружен в собственные чувства и переживания матери, – мама посмотрела на Гошу и отвернулась: «Это точно не он. Мой сын умер».
– О Господи!
– Я ей сказал: «Мама, посмотри внимательно, он как две капли воды похож на отца в молодости», – Сергей нервничал, – а она в ответ: «Я сказала, это не он! Мой младший сын умер». И ушла.
На глаза у меня навернулись слезы. Какой радости, какого счастья лишила себя эта женщина! Как беспощадно задавила себя – то ли из желания отомстить мужу за измену, то ли по другой неведомой причине. Снова ребенок стал жертвой взрослых, которые не умели справиться с собой. Я изо всех сил старалась не заплакать.
– Сергей, а мама и сейчас то же самое говорит? Не хочет признать Гошу?
Он поднял на меня растерянные глаза.
– Мама умерла два года назад. От рака, – теперь мы оба сидели в одинаковом состоянии, – болела уже тогда.
Мы помолчали.
– Слишком тяжело отказаться от ребенка и скрывать это всю жизнь, – тихо сказала я. – Организм может не выдержать.
– Я тоже много об этом думал…
После той встречи мне самой был нужен психолог. Я поднялась в кабинет к Наталье Валентиновне – прекрасному специалисту, она с самого начала вела в фонде нас с Гошей – и рассказала о встрече. Я должна была понять, что мне делать. Скрывать от сына смерть матери, чтобы его не травмировать? Нет, это невозможно. Это не про отношения доверия. Сказать ему все самой или попросить это сделать специалиста? Я не знала, какой путь будет правильным. Слишком много эмоций и мыслей, они душили меня.
Наталья Валентиновна привела мои мысли и чувства в порядок, все встало на место.
Дома я дождалась момента, когда мы с Гошей остались наедине. Это был вечер воскресенья. У Гоши было хорошее настроение. Ни ему, ни мне никуда не нужно было спешить. Мне показалось, сейчас самое время.
– Гоша, мне нужно тебе кое-что рассказать.
– Давай!
Мы привычно засели в кухне, налили чай, и я начала, шаг за шагом, пересказывать все, что узнала от Сергея. Старалась говорить максимально нейтрально, не окрашивать информацию собственными эмоциями. Наконец, сказала о том, что его мамы больше нет. Она умерла.
– Уф, – он вздохнул то ли с ужасом, то ли с облегчением, – значит, ты так и останешься навсегда моей единственной мамой.
Я не знала, что сказать. Просто обняла его, и мы посидели так немного, едва заметно покачиваясь.
– Гоша, скажи, ты в порядке? – я беспокоилась за него: он никогда так долго не молчал. – О чем сейчас думаешь?
– Я норм, – он поднял глаза к потолку, подбирая слова, – я думаю о том, что все-таки Бог есть на свете. Он все видит…
Мне было страшно это слышать. Я поняла, что Гоша не простил.
Самую тяжелую информацию ребенок должен слышать от самого близкого человека. От того, кому он доверяет абсолютно и к кому идет за утешением в трудные минуты. Передавать кому-то эту задачу или игнорировать ее нельзя.
Глава 10
Гошины бидонцы
Наше общение с Сергеем, к сожалению, постепенно сошло на нет – Гоша так и не согласился наладить контакт с братом, постоянно повторяя: «О чем мне с ним говорить?». Мы созванивались, переписывались, но потом все это стало каким-то вымученным. Не было общих тем. Зато в Молдавии Гоша побывать захотел, но то одно, то другое – мы пока так и не выбрались в деревню, где живет его родня. С Эдуардом время от времени «пересекаемся» в социальных сетях. Надеюсь, когда-нибудь увидимся лично.
Спустя три года, полных трудностей, наша жизнь изменилась до неузнаваемости. Но все равно время от времени возникали ситуации, с которыми было не так-то просто справиться.
Когда Нэлла попала в больницу – тот самый злосчастный разрыв связок, который вынудил делать операцию и спровоцировал аутоиммунное заболевание, – Гоша воспользовался тем, что мы с Денисом переключили все внимание на старшую дочь. В тот день, когда делали операцию и я дежурила в больнице, он добрался до своих накоплений – пока жил в детском доме, ему платили пенсию по потере кормильца, за восемнадцать лет накопилось шестьсот тысяч рублей – и снял половину из них. Все годы, пока Гоша жил с нами, мы берегли его деньги, помогли сделать вклад, на который начислялся достойный процент, и старались, чтобы эта «подушка безопасности» осталась на крупную покупку – машину, переезд в новую квартиру, возможно, высшее образование. Однако…
Триста тысяч сын умудрился спустить всего за два дня. Часть денег не пропала, он, к счастью, купил мебель в свою квартиру. А вот вторая часть, более ста тысяч рублей, исчезла бесследно: «Дал в долг друзьям. Под процент. Мне все скоро вернут». Он что-то мямлил, а мне было противно слушать. Во-первых, специально выбрал такой момент, зная, что мы потеряли бдительность. Во-вторых, так поступали практически все дети-сироты, выпускники детских домов. На следующий день после совершеннолетия снимали накопленные пенсии и спускали за два-три дня до миллиона рублей. Мне казалось чудовищным, что после всех наших усилий, примеров бережливости и разговоров о деньгах не оказалось никакой разницы – жил ребенок несколько лет в семье или так и не узнал, что такое дом. Он следовал неизменному сиротскому инстинкту: не думать о завтрашнем дне, прожить двое суток королем, а потом трава не расти. На что только не тратили сироты государственные деньги – рестораны, лимузины, ночные клубы, дорогущая техника, гаджеты, брендовая одежда. «Друзья», ради которых они сорили деньгами, исчезали с тратой последнего рубля. Техника падала из рук и разбивалась или ее воровали свои же. Одежда превращалась в тряпье после первой попойки – с рвотой, падениями в грязь, сном на полу вповалку. Зачем все это тогда было нужно?
