Джером хотел добраться до ее сердца, хотел, чтобы оно выплеснулось ему в лицо, хотел купаться в теплой крови. Он просунул руку ей под груди и почувствовал, как оно колотится под его ладонью.
– Понравилось, а? – спросила она, когда он прижался к ее груди. – Не тебе одному.
Он впился пальцами ей в кожу.
– Осторожней, золотко, – сказала она, заглядывая ему через плечо в надежде увидеть Исайю. – Помягче. У меня нет другого тела.
Он не ответил. Ногти его окрасились кровью.
– Не делай этого, – сказала она.
– Ему нужно наружу, – ответил он, зарываясь все глубже, и тут до нее внезапно дошло, что это вовсе не любовная игра.
– Прекрати! – сказала она, когда он начал терзать ее.
На этот раз она закричала.
Внизу, неподалеку от дома, Исайя уронил кусок французского кекса, который купил только что, и побежал к двери. Это был не первый раз, когда пристрастия сладкоежки увели его с поста, но – если он не поторопится – будет последний. С лестничной площадки доносились ужасные звуки. Он взбежал по ступенькам. Сцена, которая предстала перед его глазами, была гораздо хуже, чем он мог вообразить. Какой-то тип прижал Симону к стенке, откуда-то из-под них текла кровь, но он не мог увидеть откуда.
Исайя заорал. Джером с окровавленными руками оторвался от своих трудов и увидел гиганта в униформе.
Джерому понадобилось несколько секунд, чтобы оторваться от женщины, и за это время гигант был уже рядом. Исайя схватил его и оттащил прочь. Она, всхлипывая, скрылась в своей комнате.
– Проклятый ублюдок, – сказал Исайя, награждая пришельца градом ударов. Джером слабо отбивался. Но он пылал и ничего не боялся. Опомнившись, накинулся на парня, точно разъяренный бабуин. Исайя, застигнутый врасплох, потерял равновесие и упал на одну из дверей, которая под его весом отворилась внутрь. Он повалился в тесный туалет и, падая, ударился головой о край унитаза. Все это совершенно сбило его с толку, он лежал на окрашенном линолеуме и слабо постанывал, ноги его были широко раздвинуты. Джером слышал, как кровь пульсирует в венах мужчины, и ощущал запах сахара в его дыхании – все это понуждало его остаться. Но инстинкт самосохранения требовал иного – Исайя уже делал попытки подняться. Прежде чем он смог сделать это, Джером повернулся и сбежал по лестнице.
Когда он вышел, уже наступили сумерки, и Джером улыбнулся. Улица желала его больше, чем та женщина на площадке, и он готов был подчиниться этому желанию. Он уставился на булыжник под ногами, восставшая плоть все еще распирала штаны. Он слышал, как за спиной топает по ступенькам гигант. Огонь все еще горел в нем, он охватил ноги, и Джером побежал по улице, не заботясь о том, преследует ли его этот человек со сладким дыханием. Прохожие, привыкшие ко всему в этот бесстрастный век, не слишком удивлялись, когда мимо них пробегал заляпанный кровью сатир. Некоторые показывали на него пальцем, полагая, что это какой-то актер, но большинство – вовсе не обращали внимания. Он свернул в путаницу боковых переулков, и ему не нужно было оглядываться, чтобы знать, что Исайя все еще преследует его.
Возможно, он набрел на уличный рынок случайно, но, более вероятно, слабый ветерок донес до него смешанные запахи мяса и фруктов, запахи, в которых так приятно было купаться. Узкий пролет был весь заставлен прилавками, забит покупателями и продавцами. Он радостно углубился в толпу, терся о чьи-то бедра и ягодицы, и везде, куда ни кинь взгляд, была человечья плоть! Он и его прибор едва могли поверить в такую удачу.
Он услышал, как за спиной закричал Исайя. Джером ускорил шаги, направившись туда, где толпа была еще плотнее, где он мог затеряться в жаркой массе людей. Каждый контакт вызывал болезненный экстаз. Каждый оргазм – а они наступали один за другим, когда он проталкивался сквозь толпу, – был сухим спазмом боли. Болела спина, болела мошонка. Но что сейчас его тело? Всего лишь постамент для одного-единственного монумента – пениса. Голова – ничто, разум – ничто. Руки существовали лишь для того, чтобы притянуть к себе любовь; ноги – для того, чтобы нести требовательный член туда, где он мог найти удовлетворение. Он сам себе рисовался ходячей эрекцией – мир жаждал его. Плоть, камень, сталь – ему все равно, его влекло все.
Неожиданно, против его желания, толпа поредела, и он прошел через калитку рынка и оказался на узкой улочке.
Солнце пронизывало лучами проемы между домами, и это усилило его жар. Он уже хотел вновь вернуться к толпе, когда почувствовал запах и увидел нечто, что заинтересовало его. Неподалеку от пышущей жаром улицы три молодых человека, все без рубашек, стояли посреди контейнеров с фруктами, в каждом ящике была дюжина корзиночек с клубникой. Год в этот раз выдался урожайным на фрукты, а на такой жаре они быстро начинали портиться и гнить. Трое рабочих ходили вдоль этой груды корзинок, выбирая хорошие фрукты и кидая гнилье в сточную канаву. Запах в таком узком проулке был чрезвычайно сильным, в нем стоял такой сладкий дух, что любому прохожему, кроме Джерома, стало бы плохо, но Джером потерял способность к брезгливости и отвращению. Мир – это мир, каков он есть, и он принимает его, как при венчании, к добру или к худу. Он зачарованно наблюдал это зрелище: потные сортировщики фруктов, залитые лучами солнца, их руки, ноги, тела заляпаны алым соком, воздух гудит от насекомых, снующих повсюду в поисках нектара, а в сточной канаве вырос целый курган из гниющих фруктов. Погруженные в свою малоприятную работу сортировщики поначалу не заметили его. Потом один поднял голову и увидел странное существо, наблюдавшее за ними. Он усмехнулся, но усмешка сошла с его лица, когда он увидел глаза Джерома.
– Какого черта?
Остальные двое тоже оторвались от работы.
– До чего же сладко, – сказал Джером. Он чувствовал, как стучат их сердца.
– Погляди-ка на него, – сказал самый младший, показывая на ширинку Джерома. – У него трахалка торчит.
Они неподвижно стояли в солнечном свете, и он тоже, а осы гудели над грудой фруктов, и в голубом небесном проеме между домами пролетали птицы. Джером хотел, чтобы этот миг длился вечно, и то, что осталось у него от разума, считало это место Раем.
И затем прекрасный сон кончился. Он почувствовал, как за его спиной появилась тень. Один из сортировщиков уронил корзинку, которую перебирал, гнилые фрукты рассыпались по гравию. Джером нахмурился и полуобернулся. Исайя нашел эту улицу, в руке у него сияло оружие. В одну короткую секунду оно пронеслось между ним и Джеромом, и Джером почувствовал боль в боку, куда ударил нож.
– О Боже! – сказал молодой человек и побежал, его два брата, не желая стать свидетелями ножевой расправы, поколебались лишь миг и потом последовали за ним.
Боль заставила Джерома вскрикнуть, но никто на рынке этого не слышал. Исайя вытащил лезвие, и вместе с лезвием вышел жар. Он вновь замахнулся для удара, но Джером для этого был слишком быстр – он отодвинулся и миг спустя уже пересек улицу. Предполагаемый убийца, боясь, что крики Джерома привлекут нежелательное внимание, быстро пустился в погоню, чтобы закончить свою работу. Но асфальт был скользким от гнилых фруктов, а чудные замшевые туфли удерживали его хуже, чем Джерома – босые ноги. Пропасть между ними все увеличивалась.
