В дверях юный заложник вскинул блестящие от слёз глаза на
свой нож, глубоко всаженный в притолоку. Чтобы вытащить его, нужно было
обладать ростом Волкодава. Да, пожалуй, и его силой. Атталику пришлось бы
громоздить скамью на скамью или, того унизительней, обращаться к кому-либо с
просьбой. Он вылетел вон, даже не замедлив шагов, и конюхи вернулись к
прерванным делам. Жаловаться Атталик не побежит, это все знали.
Немного позже Волкодав поймал во дворе боярина Крута, чуть
не раньше всех вышедшего из дружинной избы. Он сказал ему:
– За Атталиком, заложником, присмотр потребен, воевода.
– Рассказывай! – велел Крут.
– Он смерти искать вздумал, – сказал Волкодав.
– Что?..
Волкодав вкратце поведал, как юнец пытался на него нападать.
Боярин сперва недоумённо сдвинул брови, но потом подумал и согласно кивнул.
Действительно, для умельца вроде Атталика покушение на Волкодава мало чем
отличалось от прямого самоубийства.
– И что ж ты над ним сотворил? – осведомился
боярин, лихорадочно соображая, видел он сегодня с утра юного сегвана или же
нет.
– Вожжами выпорол, – усмехнулся Волкодав.
Его бы не особенно удивило, если бы Крут расшумелся и
предложил ему знать своё место, но Правый только покачал головой:
– Он сын кунса, телохранитель. А ты кто? Ты унизил его…
Волкодаву захотелось сказать, что знатному человеку, так уж
трясущемуся над своей честью, не грех бы выучиться её оборонять.
– Верно, унизил, – сказал он. – Атталик с ума
сходит по государыне, воевода, и в петлю готов лезть оттого, что госпожа к нему
равнодушна. Пускай лучше меня ненавидит.
Крут поразмыслил над его словами и вдруг широко улыбнулся.
Он тоже достаточно насмотрелся на подобных юнцов, горячих и безрассудных,
особенно когда дело касалось любви. Да что там! Сорок лет назад Крут сам был
точно таким же и ещё не успел этого позабыть. Он знал, что как следует, до
полной безысходности, унизить может только любимая. Девушку не вызовешь на
поединок и никакой силой не заставишь явить благосклонность. НАСТОЯЩУЮ
благосклонность. Которую не купишь подарками и насильно не вырвешь… (Боярин
попробовал представить, чем кончилось бы дело, попробуй Атталик силой принудить
кнесинку, скажем, к поцелую, и его улыбка стала ещё шире.) …А вот если тебе
задал трёпку мужчина, тут кончать счёты с жизнью вовсе не обязательно. Наберись
терпения, и когда-нибудь можно будет поспорить на равных…
Уедет кнесинка, но отныне Атталику будет чем жить. Сын
кунса, выпоротый вожжами!.. Да чтоб он когда-нибудь такое забыл!..
Волкодав видел: боярин отлично понял его затею. И это было
хорошо. Он не слишком надеялся выразить в словах то, что они оба так хорошо
чувствовали.
– Если бы ты, воевода, драться его поучил, он был бы
при деле, – сказал Волкодав. – И толк, глядишь, будет…
Отъезд кнесинки стал событием, которое Галирад запомнил
надолго.
Для невесты приготовили просторную крытую повозку: в такой
можно с удобством расположиться и на ночлег, и днём, во время езды. Повозка
негромко рокотала колёсами по бревенчатой мостовой, возглавляя вереницу обоза и
удивляя народ замечательной резьбой на долговечных маронговых бортиках и
прекрасным кожаным верхом, не боящимся ни дождя, ни солнца, ни снега. Пока,
однако, внутри помещалась только старая нянька да девушки-служанки. Кнесинка
предпочла любимую кобылицу. Она сидела в седле, и не то что лица – даже рук не
было видно из-под обширной, как скатерть, тёмно-красной фаты. Снежинку вёл под
уздцы сам велиморский посланник, шедший, в знак величайшего уважения, пешком.
Путь шествия пролегал галирадскими улицами в стороне от
мастерской хромого Вароха. Тилорн с Эврихом загодя присмотрели вне городских
стен, неподалёку от большака, поросший травой холмик. С этого холмика они
смогут долго следить взглядами за Волкодавом, да и ему не придётся особенно
отвлекаться от дела, высматривая его в людской толчее…
Волкодав знал, где они будут его дожидаться, однако
почувствовал их там гораздо раньше, чем смог в ту сторону посмотреть. Это было
сродни прикосновению. Дотянулась невидимая рука и погладила его по щеке. Мы
любим тебя, Волкодав. Мы очень любим тебя. Мы всегда будем помнить тебя и
ждать. Возвращайся ДОМОЙ…
Волкодав поднял голову и – будь что будет – позволил себе
несколько мгновений неотрывно смотреть на холм, круглую вершину которого
венчало пять человеческих силуэтов, тёмных против облачного неба. Ниилит,
жмущаяся к Тилорну. Волкодав так и не попытался спросить, откуда родом мудрец.
А теперь скорее всего и случая-то не будет спросить. Эврих. Тоже не
разбери-поймёшь: по речам вроде аррант, а повадки… младший брат Тилорна, по
молодости лет ещё не отвыкший кичиться книжной учёностью…
Старый Варох с внучком Зуйко…
Они махали ему руками, все пятеро.
Волкодав почувствовал, как дрогнуло сердце, а перед глазами
появился туман, который он поспешно сморгнул. Совсем как тогда, черёмуховой
весной, когда он смотрел из леса на свой родной дом. И думать не думал, что
вновь испытает нечто подобное.
Если бы я убил Людоеда днём, я никогда не встретил бы этих
людей. Потому что сам бы погиб. Да и кое-кого из них, надобно думать, уже не
было бы в живых. Но я пришёл ночью, и вот она, моя семья, – стоит на
холме. Моя семья.
Которую Хозяйка Судеб снова у меня отнимает.
Но я поступил так, как поступил, и ни о чём не жалею, потому
что, со мной или без меня, они всё-таки живы.
Давно отвернувшись от пяти фигурок на вершине холма,
Волкодав с хмурой настороженностью озирал толпу. На своих он больше не смотрел
и тем более не махал в ответ. Ещё не хватало проворонить какого-нибудь злодея
только из-за того, что телохранителей, видите ли, тоже иногда провожают.
Телохранителю, если только он дело исправляет как следует, о своём переживать
особенно недосуг.
Что иногда даже и к лучшему.
Все понимали, что было бы слишком жестоко до конца
путешествия томить кнесинку под тяжёлой фатой, да ещё принуждать строго
поститься. Этак недолго привезти к жениху вместо красавицы невесты заморённую
тень! Годится ли?..
И хитроумные сольвенны, никогда не забывавшие, на котором
свете живут, отыскали в своей же Правде лазейку. Выручили умудрённые волхвы,
вспомнившие: когда-то, много поколений назад, у их народа существовало поверье,
будто в мир мёртвых можно запросто добраться пешком, если долго идти в одну
сторону.
Теперь, конечно, все знали, что вздумавший проверять это
рано или поздно вышел бы к веннам, сегванам, вельхам либо нарлакам. Однако
старинные откровения вспоминают не для того, чтобы оспорить.
Удалившись от Галирада на один дневной переход, с кнесинки
сняли фату и разрешили её от поста. Благо древняя вера учила, что отныне вокруг
простиралось потустороннее, а значит, мнимой умершей не было больше нужды
голодать и прятать лицо. Вместо плотной фаты на кнесинке осталась лишь лёгкая
прозрачная сетка, нарочно сплетённая для неё лучшими кружевницами из тонкого
халисунского шёлка. Фата вернётся на своё место, когда до Северных Врат
останутся сутки пути.
