Ещё он всё время чувствовал на своих руках её пальцы и
недоумевал, почему она шла как на смерть. Знала что-нибудь про Людоедова
сына?.. Вряд ли. Город городом, а будь парень развратник или злодей, небось не
отдал бы ему кнес любимую дочь…
Волкодав видел: кнесинка вполне овладела собой, спокойно
ехала подле отца и даже махала людям рукой. Вот Глузд Несмеянович привлёк её к
себе, потрепал по волосам, сказал что-то на ухо, вернее, почти прокричал, чтобы
расслышала среди гомона. Елень Глуздовна подняла голову, кивнула и улыбнулась в
ответ. Она не оглянулась на телохранителя, но он заново ощутил беспомощное,
отчаянное пожатие: защити!..
Другой кто в сердечко запал?.. – размышлял он, выезжая
следом за кнесом и кнесинкой на торговую площадь и насторожённо озираясь.
– Не бойся, венн! Мы теперь учёные, начнёт кто
умышлять, сами шею скрутим!.. – долетел озорной крик. Волкодав мельком
посмотрел в ту сторону, убеждаясь, что крик не был призван сбить его с толку.
Кнес покинул седло и сам поставил на землю дочь. Волкодав спешился и подошёл. В
людных местах он спешивался после.
…Нет, нету у неё сердечного друга. Я бы уж знал. Друга
увидеть охота, поговорить, помиловаться. А кнесинка – то с нами в лес, то с
боярами о делах, то к народу, то с нянькой в хоромах. А может, таков друг, что
видеться не велят и мечтать запретили? Тоже нет: тайная любовь паче явной
видна…
Если по совести, то времена, когда город действительно мог
отправить своего кнеса с посольством, а потом строго спросить с него, миновали
давно и, надо полагать, безвозвратно. Но людям нравилось, что их кнес, едва
приехав домой, по старой памяти чуть не первым долгом шёл на площадь к народу и
собирался держать ответ.
Кнес говорил стоя, с дощатого возвышения. Кнесинка стояла на
ступеньку ниже отца, а ещё пониже кнесинки, по обыкновению сложив на груди
руки, стоял Волкодав. На него уже перестали указывать пальцами. Добрые
галирадцы успели привыкнуть, что за их любимицей с некоторых пор всюду следовал
мрачный телохранитель. Волкодав обводил глазами запруженную толпой торговую
площадь. Он по-прежнему осязал пальцы кнесинки у себя на запястьях. Словно
клеймо.
Кнес говорил хорошо. Не слишком коротко и не слишком
подробно, всего в меру. Он знал, где пошутить, где заставить гордиться.
Галирадские старцы и святые волхвы внимали ему, сидя в деревянных креслах под
пёстрым кожаным пологом – подношением улицы усмарей. Волкодав слушал в треть
уха и на кнесинку не оглядывался. Что он мог для неё сделать?.. Только ещё и
ещё раз обшарить толпу зорко сощуренными, почти не мигающими глазами…
Симуранами зовутся удивительные существа, похожие на
громадных псов, но наделённые крыльями для полёта. Эти крылья дал им Бог Грозы,
дал за то, что однажды их предкам удалось смягчить его гнев. Высоко в горах
гнездятся они, и ни у кого нет над ними власти. Они слушаются только вилл –
хрупких, большеглазых Повелительниц Облаков. «Не кричи: горе, – наставляет
веннская мудрость. – Погоди, покуда увидишь мёртвого симурана…»
Покуда живёшь, поневоле в бессмертие веришь.
А жизнь оборвётся – и мир не заметит потери.
Не вздрогнет луна, не осыпятся звёзды с небес…
Единый листок упадёт, но останется лес.
В младенчестве сам себе кажешься пупом Вселенной,
Венцом и зерцалом, вершиной людских поколений,
Единственным «Я», для которого мир сотворён:
Случится исчезнуть – тотчас же исчезнет и он.
Но вот впереди распахнутся последние двери,
Погаснет сознанье – и мир не заметит потери.
Ты ревностью бредишь, ты шепчешь заветное имя,
На свадьбе чужой веселишься с гостями чужими,
Ты занят делами, ты грезишь о чём-то желанном,
О завтрашнем дне рассуждаешь, как будто о данном,
Как будто вся вечность лежит у тебя впереди…
А сердце вдруг – раз! – и споткнулось в груди.
Кому-то за звёздами, там, за последним пределом,
Мгновения жизни твоей исчислять надоело,
И всё, под ногой пустота, и окончен разбег,
И нет человека, – а точно ли был человек?..
И нет ни мечты, ни надежд, ни любовного бреда,
Одно Поражение стёрло былые победы.
Ты думал: вот-вот полечу, только крылья оперил!
А крылья сломались – и мир не заметил потери.
9. Серая шерсть
Пёс проснулся в лесу. В славном сосновом лесу, которыми
знамениты были коренные веннские земли. Бурые стволы, седые возле земли,
торжественно возносились под самый купол небес, и там, на непредставимой
высоте, пышные синеватые кроны легонько шевелил ветер. А внизу, под сенью
исполинов, зелёными свечами стояли лохматые можжевельники, кудрявились ягодные
кустарнички, коврами лежали лесные травы и мхи, в которых с лета до поздней
осени не было переводу грибам…
Пёс поднялся: длинные серые лапы, могучее поджарое тело и
пушистый, слегка изогнутый хвост. Густейшую щетину на шее делил надвое кожаный
ремень. На ошейнике что-то сверкало, точно капля росы, поймавшая солнечный луч.
Краем глаза пёс видел переливчатый радужный блеск, но извернуть голову и
рассмотреть, что же там такое, ему не удавалось.
Пёс насторожил острые уши, понюхал воздух, вздрогнул и
понял, что надо было спешить.
Он двинулся с места и побежал, ведомый одному ему внятными
запахами. Сперва крупной рысью, а потом, когда слева открылась низина и
замаячила непроницаемая тень частых ельников, – во весь скок. Он не искал
дичи и не прятался от врага, но крепкие лапы по давней привычке несли его
вперёд совершенно бесшумно.
Девочка вынула из травяного гнезда розовую волнушку,
улыбнулась, поцеловала круглую мохнатую шляпку и убрала грибок в корзинку.
Корзинка с рассвета успела порядком отяжелеть. Обнаружив очередную семейку
грибов, девочка ставила корзинку наземь и собирала грибы в руки или в подол, а
потом возвращалась и высыпала всё разом.
Она давно просила сплести ей заплечный берестяной кузовок
вроде тех, с какими ходили в лес ребятишки постарше, но просьбу не слушали.
Мама считала её не только дурнушкой, но ещё и заморышем: такому дитятку только
дай кузовок, сейчас же пуп надорвёт. А корзинка, она корзинка и есть, в неё
сверх меры не всунешь.
Девочка выпрямила спину и потянулась, потом села на камень,
поросший с одного боку пятнистым жёлто-чёрным лишайником. Мама не разрешала ей
сидеть на камнях, утверждая, что так недолго и простудиться. Валун в самом деле
был холодным, но девочка, назло запрету, продолжала сидеть. Всё равно кузовка
ей в этом году не допроситься. Спасибо и на том, что хоть взяли в лес по грибы.
Не отправили виноватую, как обычно, пасти гусей да не вручили с собой прялку с
изрядной куделью: напрясть, покуда пасёшь, льняных ниток впрок…
