Ему сказочно повезло: он не сорвался ни в одну из трещин и
не замёрз, переломав ноги, в хрустальной, пронизанной солнечными отсветами
гробнице. Боги хранили его. Он уходил всё дальше и дальше, время от времени
чуть приоткрывая слепнущие глаза, чтобы видеть, как медленно придвигается
скала, за которой его уже не смогут разглядеть с рудничных отвалов и за которой
он должен будет неминуемо свалиться и умереть. Он шёл к ней целую вечность, и
жизни в нём оставалось всё меньше. Цепляясь за обледенелые камни, он обогнул скалу
и свалился, но почему-то не умер сразу, только перестал видеть, слышать и
думать. Нелетучий Мыш перебрался ему на грудь, прижался, распластываясь, и
жалко заплакал.
Волкодав уже не видел, как невесомо скользнули над ним две
большие крылатые тени, а немного погодя к распростёртому телу пугливо
приблизились хрупкие, большеглазые существа, очень похожие на людей…
…Почувствовав, как разгорается глубоко в груди медленный
огонёк боли, Волкодав затравленно огляделся кругом и уткнулся лицом в колени,
второй раз за один день настигнутый жестоким приступом кашля. Лёгкие точно
посыпали изнутри перцем, хотелось вывернуть их наизнанку, ошмётками, клочьями
вышвырнуть из себя вон… Рёбра свело судорогой, Волкодав задохнулся и не сразу
почувствовал на своих плечах чьи-то руки. Это было уже совсем скверно. Он хотел
стряхнуть их с себя, но сразу не сумел – держали цепко. Его заставили
выпрямиться, и к голой груди прижались две твёрдые узенькие ладошки. Ниилит…
Ниилит? Тут Волкодав понял, что его собрались лечить волшебством. Допустить
подобного непотребства он не мог и хотел вырваться, встать, но кашель с новой
силой скрутил его, и отбиться не удалось.
А крепкие ладошки знай скользили, гладили тело, и зелёные
круги, стоявшие перед зажмуренными глазами, начали таять. От рук Ниилит
распространялось чудесное золотое тепло, которое гнало, гасило багровый огонь и
успокаивало, успокаивало…
Волкодав окончательно пришёл в себя и открыл глаза. На миг
ему показалось, будто от рук Ниилит вправду исходило слабое золотое свечение.
Но только на миг.
– Тебе жить надоело?.. – сипло зарычал Волкодав.
Встряхнулся и обнаружил, что держали его, вернее, поддерживали, вдвоём. Тилорн
подпирал сзади, самым непристойным образом гладя его мокрую голову, а Эврих
обнимал за плечи, заглядывая в глаза, и на лице у него было искреннее
сострадание. Почему-то это вконец озлило Волкодава, и он решил-таки вырваться.
– Не беспокойся за Ниилит, друг мой, – сказал ему
Тилорн. – Я знаю, чего ты боишься, но этого не случится. В здешнем мире
женщинам дано больше, чем нам. Я вот мужчина, и я способен только отдавать свою
силу… или направлять чужую, если человек сам этого хочет. Ниилит же способна
призывать то, что твой народ именует Правдой Богов, а мой – энергией Космоса…
Недоверчиво слушавший Волкодав сразу припомнил: после
лечения Эвриха он, крепкий мужик, воин, обессилел так, что не сумел даже
подняться и два дня потом отсыпался. Тогда-то ведь и привязался к нему
рудничный кашель, казалось бы, давно и прочно изжитый. А Ниилит ходила как ни в
чём не бывало, возилась по хозяйству, отмывала окровавленный пол…
Наверное, они были правы. И уж во всяком случае понимали,
что делали. Вот только Волкодав до того не привык к помощи, что, в отличие от
Тилорна, не умел принимать её как надлежало. Особенно когда она здорово
смахивала на самопожертвование. Он открыл рот, чтобы сказать Ниилит спасибо, но
тут подал голос Эврих:
– Где ты подхватил такой кашель, варвар? Я думал, уж
тебе-то никакой дождь нипочём… – Волкодав злобно посмотрел на него, и
молодой аррант неожиданно расхохотался: – О, вижу, ты сердишься. Значит,
тебе не настолько уж плохо, как мы было подумали…
Мужчины взялись его поднимать, но Волкодав легко стряхнул их
и встал сам.
– Пошли в дом, – сказал Тилорн. – Хватит
здесь мёрзнуть.
Что до Ниилит, она попросту взяла венна за руку и потащила в
дверь.
Войдя, Волкодав только тут заметил, что в доме топился очаг
– заступа от холодной сырости, которой тянуло снаружи. Мальчишка Зуйко, гордый
порученным делом, держал над углями медный ковшик на длинной деревянной ручке.
Из ковшика пахло мёдом, липовым цветом, вереском и чем-то ещё. Ниилит вручила
Волкодаву дымящуюся чашку, и он выпил без разговоров. Ниилит была здесь
единственным человеком, от которого он стерпел бы любое самоуправство. Даже
если бы она взялась лоб ему щупать. Он сказал, ни к кому в отдельности не
обращаясь:
– Спасибо…
Всего же более он был им благодарен за то, что они больше не
расспрашивали его, куда он подевал меч.
Утро занялось ветреное, розовое и чисто умытое. Вскоре после
того, как поднялось солнце, в дом к Вароху, шлёпая сапогами по ещё не просохшей
после обильного ливня мостовой, припожаловал старшина Бравлин.
– Пошли со мной, парень, – поздоровавшись с
хозяином и жильцами, сказал он Волкодаву.
– Куда ещё? – насторожился подозрительный венн.
– В кром, – сказал стражник. – Государыня
кнесинка меня нарочно послала, потому что ты меня вроде как знаешь. Она велела,
чтобы ты сейчас же пришёл.
– Зачем? – поднимаясь, хмуро спросил Волкодав.
– Больно любопытный ты, парень, – проворчал
Бравлин. – Придём, сам всё и узнаешь.
– Может, нам тоже пойти? – осторожно спросил
Тилорн. Эврих и Ниилит встревоженно оглянулись на Вароха, но мастер только
пожал плечами.
– Незачем, – буркнул Волкодав. И пошёл с Бравлином
со двора.
Живя на чужбине, всякий поневоле держится соплеменников. Вот
и вельхи, обитавшие в Галираде чуть не со дня основания крома, целиком заселили
две длинные улицы. Ближний путь в крепость пролегал мимо, но Волкодав хорошо
слышал долетавшие с той стороны обрывки песен и нестройное, но усердное гудение
вельхских «пиобов» – костяных дудок, питавшихся воздухом из кожаного мешка.
Песни, все как одна, были задорные и весёлые. По вере вельхов, покойных до
самого погребения не покидали одних и вовсю забавляли плясками и весельем, дабы
отлетающие души преисполнились благодарности к сородичам, порадовавших их
праздником. А устрашённая Смерть подольше не заглядывала в дом, где её
подвергли посрамлению и насмешкам…
Бравлин и Волкодав пересекли подъёмный мост, который мало
кто из горожан видел поднятым, и вошли в кром. Бравлин сказал что-то отроку,
стоявшему в воротах, и парень, кивнув, убежал. Волкодав обратил внимание, что
посередине двора уже был разложен ковёр и стояло деревянное кресло для
кнесинки. Дружина понемногу сходилась с разных сторон, занимая по чину каждый
своё место. Совсем как тогда, зло подумал Волкодав. Он не любил неизвестности,
потому что ничем хорошим она обычно для него не кончалась, и внутренне
ощетинился. Опять суд?.. Да на сей-то раз с какой бы стати?..
На всякий случай он обежал глазами лица бояр.
Лучезара-Левого не было видно, и на том спасибо. Зато присутствовал тот, кого
Волкодав про себя называл Правым, – боярин Крут Милованыч, седой,
немереной силы воитель с квадратным лицом и такими же плечами. Он и теперь
стоял справа от кресла, пока ещё пустого. Он взирал на Волкодава с хмурым
недоумением, и тот, присмотревшись, именно по его лицу догадался: дружинные
витязи не лучше его самого понимали, зачем кнесинке понадобилось в несусветную
рань собирать их во дворе.
