«Ну? – сказал он, пошевеливая кнутом. – Иди сюда».
Он был сыт и силён, этот Волк. Сыт, силён, ловок и уверен в
себе. Серый Пёс стоял перед ним, немного пригнувшись, и не сводил с него
взгляда.
Все ждали: вот сейчас кнут Волка метнётся лоснящимся
извивом, словно охотящаяся гадюка, резанёт соперника по глазам… Вышло иначе.
Волк стремительно подался вперёд, выбрасывая перед собой руку с кинжалом,
нацеленным рабу в живот.
Тот мгновенно отшатнулся назад, уходя от неминуемой смерти.
Толпа кандальников глухо загудела, заволновалась.
Притиснутые к дальней стене карабкались на выступы камня. Кто-то пытался
опереться на чужое плечо, кто-то упал, нещадно ругаясь. Почему-то каждому
хотелось воочию узреть этот бой, о котором действительно потом сложили легенды.
Двое противников снова неподвижно стояли лицом к лицу, и
теперь уже мало кто сомневался, что Волк пустит в ход кнут. И опять вышло
иначе. Волк ещё раз попытался достать Серого Пса кинжалом, рассчитывая,
наверное, что тот не ждал повторения удара.
Раб снова умудрился отпрянуть и сохранить себе жизнь, но
выпад оказался наполовину обманным: кнут всё-таки устремился вперёд. Он с
шипением пролетел над самым полом, чтобы обвить ногу Серого Пса и, лишив
подвижности, подставить его под удар клинка. Раб с большим трудом, но всё же
успел перепрыгнуть через змеившийся хвост. Волк, однако, отчасти добился
своего. Лёгкое движение локтя, и кнут в своём возвратном движении взвился с
пола, сорвав кожу с плеча раба. Серый Пёс, как позже говорили, не переменился в
лице. Вместо него охнула толпа.
«Иди сюда! – выругавшись, сказал Волк. – Иди сюда,
трус!»
Серый Пёс ничем не показал, что слышал эти слова. Он давно
отучил себя попадаться на такие вот крючки. Нет уж. Он ещё схватится с Волком
грудь на грудь, но сделает это по-своему и тогда, когда сам сочтёт нужным. А
вовсе не по прихоти Волка. И если он погибнет, это будет смерть, достойная
свободного человека. А значит, он и драться станет как свободный человек, а не
как загнанная в угол крыса…
Кнут Волка всё же свистнул верхом, метя ему по лицу, но
Серый Пёс вскинул руку, и кнут, рассекая кожу, намотался ему на руку и застрял.
Теперь противники были намертво связаны, потому что выпускать кнут Волк не
собирался. Лезвие кинжала поплыло вперёд, рассекая густой спёртый воздух. Рыжие
отсветы факелов стекали с него, точно жидкий огонь. Гранёное остриё неотвратимо
летело в грудь Серому Псу, как раз в дыру лохмотьев, туда, где под немытой
кожей и напряжёнными струнами мышц отчётливо проглядывали рёбра. Правая рука
раба пошла вверх и в сторону, наперехват, успевая, успевая поймать и до
костного треска сдавить жилистое запястье надсмотрщика…
И в это время гораздо более опытный Волк пнул его ногой.
Серый Пёс ещё научится предугадывать малейшее движение соперника, да не одного,
но пока он этого не умел и мало что мог противопоставить сноровистому Волку,
кроме звериной силы и такой же звериной решимости умереть, но перед этим убить.
Неожиданный удар пришёлся в живот и согнул тело пополам, и кинжал с
отвратительным хрустом вошёл точно туда, куда направлял его Волк, и Серый Пёс
понял, что умирает, и это было воистину так: когда он попытался вздохнуть, изо
рта потекла кровь. Однако он был ещё жив. И пока он был жив…
Волк поздно понял, что на погибель себе подобрался слишком
близко к умирающему рабу. Торжествуя победу, он не отскочил сразу, думая
вколотить кинжал до крестовины, и эта ошибка стоила ему сперва зрения, а через
мгновение и жизни. Рука Серого Пса, дёрнувшаяся было к пробитому боку, вдруг
выстрелила вперёд, и растопыренные пальцы, летевшие, точно железные гвозди,
прямо в глаза, стали самым последним, что Волку суждено было в этой жизни
увидеть. Волк успел жутко закричать и вскинуть ладони к лицу, но тем самым он
только помог Серому Псу поднять вторую руку, ибо кнут, прихваченный к запястью
кожаной петлёй-паворозом, по-прежнему связывал поединщиков, словно
нерасторжимая пуповина. Серый Пёс взял Волка за горло и выдавил из него жизнь.
Мёртвый Волк бесформенной кучей осел на щербатый каменный пол, и только тогда с
левой руки победителя сбежали петли кнута, оставив после себя сочащуюся красной
кровью спираль.
«Волкодав!..» – не своим голосом завопил из глубины толпы
кто-то, смекнувший, как называют большого серого пса, способного управиться с
волком. А из боковых тоннелей, тесня бушующих каторжан, бежали надсмотрщики:
небывалый исход поединка запросто мог привести к бунту.
Отгороженный от недавних собратьев плотной стеной обтянутых
ржавыми кольчугами спин, Волкодав ещё стоял на ногах, упрямо отказываясь
падать, хотя по всем законам ему давно полагалось бы упасть и испустить дух. Он
зажимал рану ладонями, и между пальцами прорывались липкие пузыри. Он знал, что
у него хватит сил добрести до ворот, ведущих к свободе, – где бы они ни
находились, эти ворота. Ещё он знал, что надсмотрщики откроют ворота и выпустят
его, не добив по дороге. Потому что оставшиеся рабы рано или поздно проведают
истину, а значит, потешить душу поединком не удастся больше никому и никогда.
За что драться невольнику, если не манит свобода?
…Он плохо помнил, как его вели каменными переходами.
Сознание меркло, многолетняя привычка брала своё, и ноги переступали короткими
шажками, ровно по мерке снятых с них кандалов. Постепенно делалось холоднее: то
ли оттого, что приближалась поверхность, выстуженная вечным морозом, то ли
из-за крови, которая с каждым толчком сердца уходила из тела и чёрными кляксами
отмечала его путь. Почти всюду эти кляксы мигом исчезнут под сотнями тяжело
шаркающих ног – эка невидаль, кровь на рудничных камнях! – но кое-где
пятна сохранятся, и рабы станут показывать их друг другу и особенно новичкам,
убеждая, что легенда о завоевавшем свободу – не вымысел…
А пока Волкодав просто шёл, поддерживаемый неизвестно какой
силой, и вся воля уходила только на то, чтобы сделать ещё один шажок и не
упасть. Перед ним проплывали мутные пятна каких-то лиц, но он не мог даже
присмотреться как следует, не то что узнать. Шаг. Держись, Волкодав. Держись, не
умирай. И ещё шаг. И ещё.
…И ударил огромный, нечеловеческий свет, грозивший выжечь
глаза даже сквозь мгновенно захлопнувшиеся веки. Это горело беспощадно-сизое
горное солнце, повисшее в фиолетовом небе перед самым устьем пещеры. Протяни
руку – и окунёшься в огонь. Волкодав услышал, как закричал от ужаса Нелетучий
Мыш, чудом уцелевший во время поединка. Потом раздался голос вроде
человеческого, сказавший:
«Вот тебе твоя свобода. Ступай».
Резкий мороз на какое-то время подстегнул отуманенный болью
разум, и Волкодав попробовал оглядеться, плотно сощурив исходящие слезами,
напрочь отвыкшие от дневного света глаза. Прямо перед ним голубел на солнце
изрезанный трещинами горб ледника, стиснутого с двух сторон чёрными скалами
ущелья. Волкодав ступил на снег и пошёл, сознавая, что в спину ему смотрят
рабы, занятые в отвалах и на подъездных трактах. Они должны запомнить и
рассказать остальным, что он ушёл. Наверное, он упадёт и умрёт за первой же
скалой. Но пусть они запомнят, что он ушёлна свободу. Ушёл сам…
