Говорят же, что отправляться в путь во время дождя – благая
примета…
На острове Ойлен Уль Над выстроит дом для любимой, и станут
они жить-поживать. А там, чего доброго, сыщется парень, который захочет стать
им сыном. Поистине за это стоило отдать меч, так что жалеть было не о чем. Да и
навряд ли разумный клинок надолго задержится у человека, не стоившего, по
глубокому убеждению Волкодава, доброго слова. Не таков он, чтобы согласиться
безропотно висеть на стене. А может, он и вовсе надумает уйти вместе с кораблём
в зелёную морскую пучину, выполнив всё, что ему было на земле предназначено?..
Не о чем сожалеть.
Волкодав вымок насквозь, вода сплошными ручьями лилась по
волосам и лицу и сбегала вниз, уже не впитываясь в липнувшую к телу одежду.
После того как вельхи, согласно своему обычаю, унесли умерших посуху в лодке,
он долго ещё сидел на набережной, глядя в серую стену дождя, непроницаемо
смыкавшуюся в десятке шагов. А потом встал и побрёл без особенной цели. Он
озяб, но в тепло не торопился. Ему было всё равно.
Не о чем сожалеть. Почему же Волкодаву хотелось завыть, как
воет голодный пёс, позабытый уехавшими хозяевами на цепи?..
День, придавленный глыбами туч, угас быстрее положенного.
Когда Волкодав приплёлся в мастерскую Вароха, вокруг уже густели синеватые
сумерки. Волкодав остановился под навесом крыльца, стащил рубашку и обтёрся ею,
потом стал выжимать. Первым его почуял щенок. Раздалось звонкое тявканье, в
дверь с той стороны заскреблись коготки. Наверное, малыш встал на задние лапы и
вовсю вертел пушистым хвостом, приветствуя Вожака. Волкодав потянулся к двери,
но тут она сама раскрылась навстречу. Щенок с радостным визгом выкатился ему
под ноги, однако Волкодав сейчас же про него позабыл, онемело уставившись на
того, кто открыл ему дверь.
Человек этот был подозрительно похож на Тилорна. Тот же
рост, та же болезненная худоба и длинные, изящные пальцы. Те же тонкие черты
бледного, с провалившимися щеками лица. Те же тёмно-фиолетовые глаза, в которых
почти всегда дрожали готовые вспыхнуть добрые золотые искорки смеха. Но это был
не Тилорн. Вместо роскошного серебряного мудреца перед Волкодавом стоял совсем
молодой мужчина с ровно и коротко подстриженными пепельными волосами и без
каких-либо признаков бороды и усов. И одет он был не в белую рубаху до пят, а в
обычную мужскую одежду, висевшую, правда, на тощем теле мешком.
– Вот видишь, как опасно оставлять меня без
присмотра, – голосом Тилорна сказал человек. Было видно, что он готовился
от души посмеяться, но вид одеревеневшего лица Волкодава вселял в него всё
большее смущение. – Мы сделали, как велит ваш обычай, – поспешно
заверил он венна. – Всё сожгли, а что осталось, зарыли…
Мог бы и не рассказывать, с бесконечной усталостью подумал
Волкодав и сам слегка удивился собственному равнодушию. Остригся и остригся.
Если совсем дурак и не понимаешь, что половину жизненной силы сам себе
откромсал, – дело твоё. Если считаешь, что я тебе из-за прихоти бороду
обкорнать не давал…
Из глубины дома появился Эврих и сразу спросил:
– А где твой меч, Волкодав?..
– Да, действительно?.. – спохватился Тилорн.
Волкодав молча обошёл их и пересёк мастерскую, стараясь не
наследить. Выбравшись на заднее крыльцо, он сел на влажную от капель ступеньку
и стал слушать, как шумел дождь. Тилорн остался внутри дома и что-то говорил
Эвриху, но Волкодав не стал напрягать слух. Он не думал ни о чём, а в голове
было пусто, как в раскрытой могиле.
…Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под
потолком. Косматая, позвякивающая кандалами толпа..
Иногда надсмотрщиков тянуло развлечься, и тогда кто-нибудь
из них предлагал рабам поединок, поскольку истинный вкус удовольствию
доставляет некоторый оттенок опасности. Вызвавшегося раба расковывали, и он – с
голыми руками или с камнем, выхваченным из-под ног, – должен был драться
против надсмотрщика, вооружённого кнутом и кинжалом, а нередко ещё и в
кольчуге. Тем не менее желающий находился всегда, ибо тому, кто побьёт надсмотрщика,
обещали свободу. Длился же поединок до смерти, и тот, с кого перед сражением
снимали оковы, знал, что больше ему их не носить. Он или выйдет на свободу, или
погибнет. Надсмотрщики побеждали неизменно: таким путём на свободу за всю
историю Самоцветных гор не вышел ещё ни один человек. Однако раб для поединка
находился всегда. Иные думали – кто-то же станет когда-нибудь первым, так
почему бы не я? Всё должно с кого-то начаться, так почему не с меня?.. Для
других схватка с надсмотрщиком становилась способом самоубийства…
И вот настал день – или не день, кто его разберёт в
подземной ночи? – когда вперёд вышел надсмотрщик по прозвищу Волк:
«Эй, крысоеды! Ну что, хочет кто-нибудь на свободу?»
«Я», – сейчас же отозвался низкий, сдавленный голос.
Говорил молодой раб, которого считали очень опасным и всё время держали на
одиночных работах, да притом в укороченных кандалах, чтобы не мог ни
замахнуться, ни как следует шагнуть. Он и теперь, в первый раз за полгода, шёл
в общей толпе только потому, что его переводили в новый забой.
«Ты? – с притворным удивлением сказал ему Волк. –
Ещё не подох?»
Серый Пёс ничего ему не ответил, потому что не годится
разговаривать с врагом, которого собираешься убивать.
Между тем поединок обещал стать достопамятным зрелищем. Оба
были веннами, а венны славились как неукротимые воины, даже и с голыми руками
способные натворить дел. Кое-кто знал, что этих двоих в своё время привёз на
рудник один и тот же торговец рабами и мальчишки пытались дорогой вместе
бежать. Потом, правда, их пути разошлись, и теперь, семь лет спустя, в круге
факельного света стояли двое врагов. Двое молодых мужчин, оба невольники. Серый
Пёс, год тому назад замученный насмерть и всё-таки выживший. И Волк, его палач…
Пугливо косившийся работник расковал Серого Пса. Сначала он
освободил ему ноги, потом потянулся к ошейнику, но тут же, вскрикнув, отдёрнул
руку: Нелетучий Мыш цапнул его за палец острыми, как иголки, зубами. Из толпы
рабов послышался злорадный хохот и замечания сразу на нескольких языках:
«За другое место его укуси, маленький мститель…»
«Нас калёным клеймом метил, а сам визжит, как недорезанный
поросёнок!..»
А кто-то подначивал:
«Покажи ему, Серый Пёс, покажи…»
Но Серый Пёс не стал обращать внимания на такую мелочь, как
рудничный холуй, по ошибке именовавшийся кузнецом. Он накрыл ладонью злобно
шипевшего Мыша, и работник снял с него ошейник, а потом, в самую последнюю
очередь, освободил руки. И скорее убрался в сторонку, обсасывая прокушенный
палец. Серый Пёс повёл плечами, заново пробуя собственное тело, отвыкшее от
свободных движений. И шагнул вперёд. Волк ждал его, держа в правой руке кнут, а
в левой – длинный кинжал с острым лезвием, плавно сбегавшим от рукояти к
гранёному, как шило, острию. И тем и другим оружием Волк владел очень, очень
неплохо. В чём неоднократно убеждались и каторжники, и другие надсмотрщики,
все, у кого хватало дерзости или глупости с ним повздорить.
