Волкодав по-прежнему держался у лестницы, решив её
постеречь. И правильно сделал: спустя некоторое время поверженный возчик
зашевелился на полу и начал вставать. И не просто вставать. Рука его упорно тянулась
к ножнам на поясе.
Удивительное дело, вздохнул про себя Волкодав, ну почему
большинство людей воображают, что делаются вдвое значительней и грознее, стоит
им схватиться за нож?.. Волкодав успел бы убить парня тридцать три раза, пока
тот вставал. Причём голыми руками. Ладно, пусть идёт, ежели ума нет…
И тот пошёл, безбожно ругаясь и – как казалось ему самому –
очень умело метя снизу вверх нешуточных размеров ножом. Вот такие детинушки и
творят в пьяном угаре неведомо что. А когда улетучивается хмель и настаёт пора
отвечать, ревут белугой и сами ужасаются собственным лиходействам. Которых и
припомнить-то толком не могут. А жалостливый народ с готовностью роняет слезу и
просит судей не брать греха на душу, не губить саженное «дитятко», молодость
его пожалеть, не бесчестить родительские седины.
Положим, тот, связанный наверху, успел бы сцапать служанку…
Увечить громилу Волкодав всё же не стал, хотя и считал, что
следовало бы. Он выгнулся в сторону, уходя от удара (а был бы не так проворен,
получил бы все шесть вершков железа прямо в кишки), после чего перегнул парню
локоть и подхватил выпавший нож. «Чёрно-белая ласточка пьёт на лету из горной
реки». Возчик взвыл от боли и попытался достать венна кулаком, но короткое
движение обеих рук вновь угомонило его на полу. Теперь уж надолго.
Волкодав снял с пришибленного возчика пояс и забросил его
наверх лестницы, откуда уже неслось неразборчивое рычание связанного. Венн
видел, как из потёмок коридора выглянула бледная растрёпанная служаночка и
забрала ремень. Интересно, сколько поясов она соберёт, покамест наконец не
явятся стражники. Или они не всюду поспевали так споро, как тогда в мастерскую
Вароха, за мнимым Жадобой?..
Он судил несправедливо. Едва он успел подумать о стражниках,
как они с топотом ввалились внутрь через кухню: видимо, с улицы, по которой они
прибежали, так было быстрей. Их примчалось не меньше десятка, все молодые,
крепкие и настроенные решительно. Гуляк вынесло во двор, точно волной. Волкодав
проводил глазами тех и других и подумал, что теперь уже дело как-нибудь
завершится и без него. Он повернулся ко всходу, собираясь подняться наверх и
проведать, как дела у троих лекарей… И остановился, холодея от самого
настоящего страха. Драка ненадолго отвлекла его; а вдруг там… а вдруг Мыша уже…
В это время со двора послышались крики. В криках звучала
злоба и боль, и Волкодав оглянулся. Выкрики сопровождались громкими хлопками,
которые мог производить только кнут. Кнут, заносимый многоопытной и умелой
рукой. Волкодав нахмурился. Потом мрачно сжал зубы и пошёл на крыльцо. Кнутов
он очень не любил. И когда под кнутом кричат – тоже.
Во дворе действительно оборонялся один из пьянчужек. Взятый
стражниками в кольцо, возчик не подпускал их к себе, стращая тяжёлым длинным бичом
из тех, что даже на щите оставляют отметину. Пьяный или трезвый, владел он им
как собственной рукой. Стражники, конечно, могли бы смять его числом, но для
этого кто-то должен был шагнуть первым. И получить как следует. Кровавую полосу
через всё брюхо, если не выбитый глаз. Все это понимали, и желающих было
немного. Вот отскочил в сторону Аптахар и тяжело сел наземь, ругаясь
по-сегвански и по-сольвеннски: на его штанине возле колена проступила кровь.
Авдика тоже помянул волосатые Хёгговы шульни и кинулся было мстить за отца, но
гранёный конец кнута тут же разорвал рубашку на его боку. Молодой сегван
закричал в голос и, упав, поспешно откатился прочь. Аптахара и Авдику Волкодав
считал своими друзьями. Не особенно близкими, но всё же. Он увидел, как один из
стражников поднял с земли лук и потянул из тула стрелу.
Волкодав молча пошёл вперёд, и стражник опустил лук, а
остальные заинтересованно обернулись. Возчик явно способен был снять кнутом
слепня с уха любого из своих упряжных коней, не потревожив при этом ни
шерстинки. Стегал ли он когда-нибудь самих коней, подумал Волкодав. Нет, вряд
ли. Наверное, он их любил и берёг. В Самоцветных горах надсмотрщики, случалось,
тоже баловали приблудившуюся живность…
Волкодав почувствовал, что звереет. Он понимал, что сейчас
опять сделает глупость, но эта мысль прошла каким-то краем сознания, а ноги уже
несли его вперёд, навстречу громко щёлкавшему кнуту. Бывало, надсмотрщик
выходил на поединок с крепким рабом, не имея иного оружия, кроме кнута. И этого
обычно хватало. Если бы возчик был менее пьян, он, возможно, присмотрелся бы к
лицу Волкодава и удрал без оглядки. Но он присматриваться не стал. Он
расхохотался и стегнул венна кнутом. Вернее, то место, где венн был мгновение
назад. Волкодав уже летел к нему, распластываясь в прыжке. Левая рука,
выброшенная вперёд, мёртвой хваткой стиснула кнутовище. Между тем как правая
сложилась в кулак и…
Перед его умственным взором предстала маленькая старушка
верхом на смирном, мышастого цвета ослике. Она строго смотрела на Волкодава и
грозила ему пальцем, укоризненно покачивая головой.
Венн остановился, понимая, что был очень близок к убийству.
Ещё хуже, чем тогда, на причале. Что-то жуткое рванулось наружу и,
остановленное у самого края, снова уползло в потёмки души. Стыд и срам. И наука
на будущее.
Кажется, один только возчик так и не понял, что едва не
погиб. Ему, правда, было особо и некогда поразмыслить об этом, потому что
Волкодав обошёлся без кулака – попросту пнул его в колено и сшиб с ног.
Подскочившие стражники в один миг скрутили гуляку.
– А ты, венн, и убить можешь, – задумчиво сказал
Волкодаву старшина. Тот запоздало сообразил, что дышит точно вытащенная рыба, и
задумался, как надлежало понимать эти слова. Как похвалу? А может, как
предостережение? Ни в том ни в другом Волкодав не нуждался. А впрочем,
наверное, не зря порядочные люди не хотели брать его на работу.
– Может, и могу, – буркнул он сквозь зубы и
повернулся идти.
– Погоди, венн, – остановил его старшина.
Волкодав оглянулся, и воин передал ему снятый с возчика
пояс:
– Держи. Ты побил, тебе и владеть.
Волкодав мыл пол. Это был ещё один надёжный способ изрядно
скостить плату за стол и постой. Волкодав знал, что хозяйка навряд ли оставит
его добровольный труд без милостивого внимания. Ещё он знал, что рано или
поздно начнутся почти неизбежные смешки по поводу мужчин, до того привыкших
слушаться женщин, что им уже и женская работа нипочём. Замечаниями насчёт
неподходящей работы бывалого каторжника пронять было трудно. Если же ядовитые
языки слишком распускались, он их укорачивал испытанным средством, столь же
нехитрым, сколь и надёжным. Поворачивался лицом и вставал во весь рост.
Действовало безотказно. Во всяком случае, на трезвых людей.
Сняв рубаху и закатав штаны по колено, Волкодав вымел наружу
солому, которой по сольвеннскому обычаю усыпан был пол. Обмакнул тряпку и
принялся тереть половицы в углу, под одним из столов. И почти сразу же, совсем
некстати, через порог шагнул человек.
