Купец Фитела, как пристало вождю, первым отведал
приготовленную снедь, за ним Аптахар. Фитела ничего не сказал, только улыбнулся
и удовлетворённо кивнул. Аптахар же крякнул, провёл рукой по усам и потрепал
Ниилит по плечу:
– Третий год хожу с тобой, Фитела, и ни разу ещё не
ложился спать голодным, но, во имя детородного чрева Роданы, такой еды у нас до
сих пор не бывало!
– Смотри, избалуешь молодцов, – обращаясь к
Ниилит, заметил купец. – Этак они у меня, чего доброго, осетров и солёных
орешков требовать станут.
Ниилит заёрзала на месте, моргая смущённо и немного
испуганно. Как следовало понимать эти слова – как похвалу или как упрёк?..
Воины со смехом и прибаутками уселись в кружок и друг за другом, по
старшинству, начали опускать ложки в котёл. Когда очередь дошла до Волкодава,
он наполнил свой котелок и отнёс его Тилорну.
– Волкодав… – страдая, начал было тот, но ответа
не дождался. Волкодав усадил его, вручил ложку и котелок и молча ушёл. Сел на
своё место и принялся за еду. Возможно, похлёбка была в самом деле навариста и
вкусна. Но он никакого вкуса так и не ощутил.
Когда Фитела раздавал хлеб, Волкодаву досталась большая
горбушка. Он разломил её и половину съел, половину отложил. После вечери они с
Ниилит мыли опустевший котёл, и тогда он размахнулся и забросил оставшийся
кусок чуть не на середину озера, отдаривая за ласку.
– Выкупайся, если хочешь, – предложил он
Ниилит. – Я постерегу.
Там, куда упал хлеб, гулко плеснула крупная рыбина. И опять
всё стало тихо. Жившие в озере приняли подношение и пообещали не пугать Ниилит.
– Спасибо, господин, – тихо поблагодарила она и
ушла за куст раздеваться. Волкодав сел спиной к озеру, обхватил руками колени и
уставился в сгущавшуюся темноту.
Око Богов видело, Боги знают: он радовался, как последний
щенок, тому, что уцелел… тому, что оказался вдруг не один…
Ниилит плескалась в озере у него за спиной. Она плавала,
точно лягушонок, и ничуть не боялась тёмной воды с её холодными ключами и
всякими тварями, живущими в глубине. И в особенности когда он, Волкодав, стерёг
на берегу.
Тёплый тихий вечер был очень хорош, и обозники допоздна
засиделись возле костра. Порывшись в своих пожитках, Авдика вытащил арфу –
пустотелый деревянный короб с деревянными же рогами, сомкнутыми в кольцо.
Оказывается, молодой сегван неплохо управлялся с пятью струнами и к тому же
знал уйму песен, от героических до смешных и непристойных. Пели почти все, не
исключая самого Фителы, и даже Волкодаву временами хотелось присоединиться. Он
с некоторым удивлением осознал и это желание, и собственную нерешительность. Он
не умел веселиться.
Явился однажды Комгалу в ночном сновиденье
Могучий и грозный, украшенный мудростью Бог… —
жалостно выводил Авдика вельхскую балладу времён Последней
войны.
Помимо собственной воли Волкодав начал вспоминать песни,
которые удивили бы походников, но на ум упрямо лезла всего одна. Её сложили
рабы в Самоцветных горах, и называлась она Песней Отчаяния.
О чём ты споёшь нам, струна золотая?..
У каторжников, годами работавших под землёй, никаких струн
не было и в помине. Но струнам полагалось быть, и притом золотым, а иначе и
петь незачем.
О чём ты споёшь нам, струна золотая?..
Здесь камень холодный безгласен и слеп.
Здесь вечная ночь, а зари не бывает.
Здесь тщетной надежды прижизненный склеп…
Венн произносил про себя старинные слова, послужившие
отходной молитвой сотням людей. В Самоцветных горах живые обитали в могиле, а
мёртвые, наоборот, уходили на свет. Только мёртвые. И он, Волкодав.
Единственный. Чёрный мрак штолен и косматое сизое солнце, повисшее перед самым
входом в пещеру…
В рудничном отвале твой путь оборвётся,
Где мёртвые смотрят последние сны,
И горное солнце, холодное солнце
В слепые глаза поглядит с вышины…
Он вырвался, но от себя ведь не уйдёшь. У того, кто семь лет
пел Песнь Отчаяния и Песнь Смерти, душа смерзается ледяным комом. Может, бывают
среди людей и такие, кто даже оттуда сумел бы вынести в сердце радость и
доброту. Но к Волкодаву это не относилось. Ещё четыре года после тех семи он
сам истреблял в себе человека. Он должен был стать воином. Убить Людоеда. И
умереть. Всё. Сколько ни вразумляла, сколько ни отогревала его Мать Кендарат,
ничего у неё так и не получилось. Теперь… А теперь, наверное, было слишком
поздно.
* * *
Его очередь нести стражу наступала после полуночи, когда
всего больше хочется спать. Волкодав не ложился. Весенняя ночь была прозрачна и
светла для его глаз, привыкших к подземному мраку. Сначала он как следует
освоился с луком, оттянув тетиву до правого уха сперва четырьмя пальцами, затем
тремя и наконец двумя. Лук, сработанный из берёзы, можжевельника и лосиных жил,
был отменно силён. Его рога так и выгибались вперёд, если снять тетиву.
Волкодав поставил на травяном взгорке несколько прутьев и хорошенько пристрелял
лук. Теперь, случись бой, на него и впрямь можно будет положиться. Спрятав лук,
он занялся топором – тем, у которого было короткое топорище. Когда,
подброшенный, он начал уверенно возвращаться рукоятью в ладонь, Волкодав
несколько раз метнул его в обрубки прутьев, торчавшие из травы. Авдика долго
следил за ним, приподнявшись на локте. Волкодаву было всё равно.
Он не слишком удивился, увидев своим напарником Аптахара.
Ясное дело, у Фителы не было никаких оснований вот так прямо сразу доверять
новому, только сегодня нанятому охраннику. Да ещё венну. С веннами сегваны
ладили далеко не всегда.
– Не люблю вашего племени! – ворчливо заявил ему
Аптахар. – Вы, венны, мне должок задолжали!
Волкодав усмехнулся про себя. У него дома считали верхом
неприличия усомниться в человеке, с которым случилось разделить кров и еду.
Хлеб свят. Вкусившие от одного хлеба – родня. Чем иногда кончалась такая
доверчивость, Волкодав тоже отлично знал. Он не собирался рассказывать Аптахару
о том, как сам когда-то относился к сегванам.
– Ну и девка у тебя, – обойдя с ним несколько раз
кругом телег, проговорил Аптахар. – Хороша!
– Может, и хороша, – сказал Волкодав.
– Что-то я не видел, чтобы ты с ней миловался, –
продолжал Аптахар. – Слушай, венн, а не уступишь для сына? Глянулась моему
Авдике, прямо сил нет. Уж мы бы тебя не обидели. Два коня серебром. Идёт?
– Она не рабыня, чтобы я её продавал, а ты
покупал, – спокойно сказал Волкодав. – Она сама знает, с кем ей
миловаться. – Он не стал упоминать об очень нехорошей смерти человека,
посягнувшего на Ниилит. – Твой сын будет славным воином, – добавил
он, подумав. – Он попросил меня объяснить приём, которым я его повалил.
Аптахар не без гордости разгладил пальцем усы.
