Он так ждал возраста мужества, мечтая дать строй и порядок
обрывкам подхваченных знаний, постичь то необозримое в себе и вокруг, что даёт
право называться воином и мужчиной…
В ночь разгрома Межамир погиб от стрелы, ударившей в спину.
Его так и не взяли мечом, но, один против многих, он не уследил за стрелком,
подобравшимся сзади. А сын кузнеца, когда справилась душа с первым отчаянием
неволи, понял: ту стрелу, не иначе, направили милосердные Боги. Что сталось бы
с отцом, начни Людоед добиваться от него рабской работы?.. В другой клетке
сидел бы, напротив Тилорна?..
В каменоломне Серый Пёс изумил сотоварищей, заведя странное
обыкновение: когда заканчивался дневной урок и измочаленные люди замертво
оседали на каменный пол, чтобы кое-как прожевать безвкусную пищу и немедля
уснуть, костлявый юнец принимался скакать туда-сюда, размахивая воображаемым
мечом. Сначала в него швыряли обломками породы: громыхание цепей не давало
уснуть. Потом однажды его подозвал молчаливый мономатанец с телом
блестяще-чёрным, словно выточенным из камня кровавика. Рудничный кашель уже
добивал его, догрызал последние клочки лёгких.
«Я был воином, – сказал он Серому Псу. – Смотри,
как это делается у нас…»
Мономатанец умер через два дня. Он стал первым из многих
наставников, встреченных Серым Псом за семь лет в неволе. Правда, их наука мало
помогала ему в бесконечных драках с надсмотрщиками. Потому что воображаемый
противник так же отличается от настоящего, как мысль о смерти – от Неё Самой. И
ещё потому, что очень мало народов создало боевые ухватки в расчете на колодки
и цепи, и Серый Пёс в то время о них даже не подозревал…
Ночью Мыш обнаружил под притолокой щель, выбрался наружу и
отправился на охоту. Проснувшись перед рассветом, Волкодав спустил босые ноги
на берестяной пол, тщательно расчесал волосы костяным гребешком, встал на
колени и начал молиться. Вообще-то венны редко падали ниц перед своими Богами.
Ибо Светлые Боги хотят, чтобы люди тянулись к ним ввысь, а не ползали на брюхе
от страха. Но теперь Волкодав звал не Богов. Он разговаривал со своими
наставниками. А наставник – это такой же человек, как ты сам, только мудрее и
лучше. И оттого перед ним не грех склонить голову и колени.
Вернувшийся Мыш возбуждённо заверещал, повиснув над головой
Волкодава. Венн подставил ему ладонь. К лапке зверька был привязан клочок
берёсты, крепко перетянутый ниткой.
«Милый наш Волкодав! – с бьющимся сердцем разобрал он
чёткие сольвеннские буквы. – Мы так любим тебя. Ты обязательно победишь. А
за нас не беспокойся».
Подписи не было, но венн в ней не нуждался. Как ни убога
была его грамотность, руку Ниилит он узнал бы из тысячи.
Никто никогда не присылал ему писем… Он захотел прочитать
записку ещё раз, но строчки отчего-то расплылись перед глазами.
Середину торговой площади Галирада никогда не загромождали
лотки и палатки. И деревянная мостовая здесь была не бревенчатая и даже не
дощатая, как вблизи крома. Середину площади выстилали дубовые шестиугольные
шашки. Там висело на двух столбах звонкое било, которым призывали народ
несправедливо обиженные. Там, на разостланном ковре, помещался столец
государыни кнесинки, когда она принимала вновь прибывших купцов. Там ставили
свой помост жрецы, возвещавшие истины Богов-Близнецов. Там совершался и суд,
если речь шла о деле значительном. Не о простой тяжбе, как тогда у Волкодава с
Варохом.
Сегодняшнее дело, без сомнения, требовало присмотра Богов.
И, конечно, присутствия всех горожан от мала до велика. Безродный телохранитель
кнесинки обвинял знатного боярина в умысле против молодой государыни. И даже
вызвал его на поединок, хотя у самого – все это видели – правая рука висела в
лубке. Крепко, значит, веровал и в себя, и в свою правоту. Что-то будет!..
Людей, точивших зуб на Лучезара Лугинича, в городе было
предостаточно. Зато нелюдимый венн, как это ни удивительно, успел приобрести
горячих сторонников. И в вельхском конце, и на ремесленных улицах, и среди
городской стражи. И даже в дружине. Народ ещё до рассвета запрудил торговую
площадь. Молодёжь, как водится, запаслась калёными орехами и печеньем. Тех, кто
не захватил из дому, рады были снабдить смекалистые лотошники. Старики вынесли
складные скамеечки. Люди ждали.
Как только поднялось солнце, со стороны крома показалось
торжественное шествие. Самым первым, на любимом гнедом жеребце, рысил Глузд
Несмеянович, мрачный как туча. Следом за кнесом – боярин Крут и избранная
дружина. Посреди дружины ехали двое поединщиков. Лучезар на своём вороном, с
Канаоном и Плишкой в оруженосцах. И Волкодав на Серке. Атталик, сосредоточенный
и бледный после бессонной ночи, вёз его меч. Ночью мальчишка отважился
выдвинуть его на полпальца из ножен и рассмотреть узор на чудесном клинке.
Теперь он боялся, как бы Боги не прогневались за своеволие. Хорошо хоть, что не
дерзнул прикоснуться! Воительница Эртан сохраняла круглый красный щит работы
мастера Вароха. Щит, правда, ехал на площадь больше для порядка и красоты.
Чтобы держать его в схватке с врагом, требуется рука. А рука у Волкодава нынче
была одна.
Волкодав плавно приподнимался и опускался в седле, стараясь
не растрясти больное плечо. И так сейчас мало не будет, зачем вередить зря. Он
зорко обшаривал взглядом толпу, ища знакомые лица. Знакомых лиц пока было
немного. Разве что мальчишка-булочник с лотком на ремённой перевязи. Те, кто в
самом деле собирался пожелать ему удачи в бою, наверняка уже обосновались на
площади. Волкодав искренне удивился, заметив, что ему махали руками люди, с
которыми он ни разу даже не здоровался. Он поразмыслил и приписал это всеобщей
нелюбви к боярину Лучезару.
Галирадские жрецы не посягали на непременное посредничество
между людьми и Богами. Они лишь вычертили на шершавой мостовой площади ровный
круг для поединка, вычертили дубовым углём, нарочно принесённым из святилища в
маленькой жаровне. Народ только диву давался: жрецы, молодой и постарше, брали
рдеющие угли голыми пальцами и не обжигались. Место Божьего Суда должно было
быть чисто. А злая сила, как известно, ничего так не бежит, как огня, железа и
доброго дуба.
Выехав на площадь, поединщики спешились и встали перед кнесом,
уже занявшим подобающее место на красном стольце. Волкодаву показалось, что
Глузду Несмеяновичу было одинаково тошно смотреть и на него, и на Левого. Уж
чего тут не понять! Является висельник из тех, о ком в Галираде говорят никто и
звать никак, и заявляет, будто человек, которого ты вырастил у себя на коленях,
вздумал против тебя умышлять. Да ещё берётся это доказывать!..
Кнес кивнул Круту, и боярин стал говорить.
Многие из горожан вчера ходили на берег, остальные были
подробно наслышаны. Однако Правда требовала подробно огласить дело. Крут
напомнил народу, как собирали для кнесинки охранный отряд, как поставили
Лучезара над ним воеводой. И о том, как молодая государыня наняла себе в
телохранители венна, именуемого Волкодавом. И пожелала, чтобы он непременно
сопровождал её в путешествии.
