– Благо тебе, добрый хозяин, под кровом этого
дома, – обратился он к вельху на его родном языке. – Хорошо ли бродит
нынче пиво в твоих котлах?
– Благодарение Богам, в нашем доме всё хорошо, –
откликнулся тот и опустил ладонь на деревянную стойку, защищаясь от возможного
сглаза. – Урожай ячменя, по воле Трёхрогого, был отменный, и по его же
воле не переводится у нас солод… – тут он окинул рослого Волкодава
оценивающим взглядом, – …в чём господин мой может убедиться и сам, если
пожелает освежиться с дороги. Кроме того, у нас есть славные жареные поросята,
пища воинов. Есть каша, молоко и творог для больного и сладости для красавицы.
Что господин мой прикажет подать?
Волкодав с усмешкой похлопал рукой по тощему кошелю,
висевшему на ремне. Звяканье раздалось далеко не сразу: трём медным грошам
понадобилось время, чтобы собраться в одном углу.
– Моя удача, – сказал Волкодав, – нынче
такова, что я ищу не жареных поросят, а работы. Может, подскажешь, почтенный,
не пригодился бы охранник кому-нибудь из купцов, едущих в Галирад?
– Сегодня, боюсь, я тебя ничем не обрадую, –
ответствовал вельх. – Впрочем, завтра должен прибыть досточтимый Фитела:
он всегда останавливается у меня, чем я по праву горжусь. Попытай счастья.
Только, сказать тебе правду, его обозы всегда очень хорошо охраняются. Если
желаешь, у меня наверху есть комнаты для ночлега…
– В жилище достойного мужа мы вошли. – Волкодав
церемонно поклонился. – Мы заночуем у озера. А утром, если не возражаешь,
снова заглянем к тебе.
И он повернулся идти, но хозяин перегнулся через стойку и
осторожно придержал его за рукав. Он сказал:
– Нет нужды ночевать у озера, если можно остановиться
под крышей. Я ничего не возьму с тебя за постой.
По совести говоря, комната оказалась не слишком роскошной.
Тем не менее в ней была кровать – самая настоящая деревянная кровать с одеялом,
подушкой и чистыми, пускай небелёными, полотняными простынями.
– Может быть, Ниилит… – нерешительно начал Тилорн,
но Волкодав молча уложил его и накрыл одеялом. – С ума сойти… –
прошептал учёный, гладя мягкую, хорошо выделанную овчину. – С ума сойти… Я
уже и забыл, как всё это выглядит…
Я тоже, подумал Волкодав, но вслух, конечно, ничего не
сказал. Медяки снова стукнулись один о другой, случайно встретившись в кошеле,
и его вдруг посетила шальная мысль: а что, если в самом деле сладостей для
Ниилит?.. Нет, чепуха. Уж лучше чашку молока да кусок белого хлеба Тилорну…
В это время в дверь постучали. Волкодав кивнул, и Ниилит,
стоявшая у входа, открыла.
Через порог шагнул корчмарь с плетёным подносом в руках.
Была на том подносе деревянная плошка с хорошим ломтём жареной свинины, большая
миска пшённой каши на молоке, кружка пива, хлеб и несколько пряников. Корчмарь
улыбался, глядя на Волкодава.
– Я решил, – сказал он, – что подкрепиться
вам всё-таки не помешает. Гость не должен оставаться голодным, раз уж вошёл в
дом.
– А не проторгуешься ты так, достойный хозяин? –
не торопясь принимать поднос, хмуро спросил Волкодав. – Никто ведь не
знает, как скоро я смогу возвратить тебе долг…
– …и сможешь ли вообще, – подхватил тот и поставил
еду на подоконник. Отломил кусочек хлеба, макнул в жир и угостил Мыша. Чёрный
зверёк сперва угрожающе распахнул крылья, но потом передумал, взял хлеб и с
аппетитом принялся есть. – Я не первый год живу и торгую в этих
местах, – продолжал корчмарь. – Я знаю твой народ и давно понял, что
венны никогда не забывают долгов… – Тут его взгляд как бы невзначай
скользнул по косам Волкодава, говорившим о недавно исполненной мести. – А
кроме того, господин мой, я усвоил, что люди куда как глазасты и склонны всё замечать.
Стало быть, очень скоро вся округа прослышит о том, что корчмарь Айр-Донн не
отказал в ночлеге и пище храбрецу из племени веннов, который совершил некое
достойное дело и оттого временно обеднел. Поживёшь с моё на этаком перепутье…
Не договорив, он вновь улыбнулся, вышел за дверь и без стука
притворил её за собой.
– Спасибо тебе, добрый Айр-Донн, – запоздало подал
голос Тилорн.
Нелетучий Мыш прожевал хлеб и пощекотал Волкодава крылом,
выпрашивая добавку.
Вечером, выбравшись во двор подышать, Волкодав засмотрелся
на старую яблоню, росшую подле крыльца. Раскрывшиеся цветы нежно-розовым
облаком окутывали её до самой верхушки, но узловатый, исковерканный ствол и
корявые сучья говорили о трудно прожитом веке.
Так, бывает, немолодая женщина вынет из сундука красно-белое
свадебное платье, приложит к груди – и задумается и вновь станет похожа на ту
юную красавицу, которой когда-то была…
– Эгей!.. – В высоком окне дома появился мальчишка
и, желая, как видно, покрасоваться перед незнакомцем, махнул с подоконника
прямо на дерево. Взвились оборванные лепестки, жалобно охнули столетние ветви.
Большой сук, не выдержав, надломился и повис: белая трещина пролегла меж ним и
стволом.
Волкодав за ухо спустил наземь прыгуна:
– Живо неси вар и верёвку…
– А ну её!.. – отбежав в сторонку, раздосадованно
прокричал сорванец. – Она уж и яблок-то не даёт!
– Сказано тебе – неси, вот и неси, – строго
заметил Айр-Донн, вышедший на крыльцо. – Слушай, что старшие
говорят! – И, когда тот убежал, пояснил смотревшему на него Волкодаву: –
Это мой сын. Баловник, сил нет. А яблоня, почтенный, в самом деле пустоцвет.
Всякий год срубить собираюсь, а погляжу, как цветёт, и отступлюсь. Если бы ещё
и яблоки были…
Мальчишка принёс вар и лыковую верёвку, и Айр-Донн увёл его
в дом: сын собирал со столов пустые кружки, помогал мыть посуду. Оставшись
один, Волкодав надёжно подвязал сук и замазал рану, чтобы не завелась гниль.
Потом сел наземь и прислонился спиной к изогнутому стволу.
По двору туда и сюда ходили люди, из корчмы доносился
приглушённый гул голосов. Цветущие ветви рдели над головой Волкодава, тихо
светясь в предзакатном розовом небе…
Такие же яблони росли у него дома…
Как всегда, при мысли о доме слева в груди заныло глухо и
тяжело. Волкодав закрыл глаза и, откинув голову, прижался к дереву затылком.
Какие яблоки чуть не до нового урожая хранились в общинном подполе, в больших
плетёных корзинах, – румяные, сочные слитки благословенного солнца… Какой
дух всегда был в том подполе, войдёшь – и точно мать в щёку поцеловала… Ни один
Серый Пёс не дерзнул бы обидеть старую яблоню. Это ведь всё равно что обидеть
женщину, которая с возрастом утратила материнство и сменила рогатую бисерную
кику на скромный платок…
Кто теперь полными вёдрами разбрасывал под яблонями навоз,
кто подпирал жердями тяжёлые, клонящиеся ветви, кто благодарил за добро?
Старое, мудрое дерево с заботливой лаской смотрело на
молодого бестолкового парня…
Давно уже к Волкодаву никто не подходил незамеченным. А тут,
поди же ты, не услышал шагов. Потому, может, и не услышал, что не было в них ни
зла, ни угрозы. Мягонькие пальчики погладили его руку, и он мгновенно
вскинулся, открывая глаза. Перед ним стояла девчушка лет десяти. Стояла и
смотрела на него безо всякого страха: ведь рядом не было взрослых, которые
объяснили бы ей, что широкоплечие мужчины с поломанными носами и семивершковыми
ножами в ножнах бывают очень, очень опасны. Одета она была в одну длинную, до
пят, льняную рубашонку без пояса, перешитую из родительской. Такие носят все
веннские дети, пока не войдут в лета. Реденькие светлые волосы свисали на плечи
из-под тесёмки на лбу. Только и поймёшь, что не мальчик, по одинокой бусине,
висящей на нитке между ключиц.
