Я понимаю, что не все могут позволить себе настоящие пузыри, какими обеспечили себя Рот и Аведон. У нас есть семьи, работа, обязанности, которые могут идти вразрез с нашим желанием творить. Я не хочу, чтобы мои призывы готовиться к марафону звучали для вас как «все или ничего» – правило, которое заставляет людей бросаться в крайности затворничества и прочие суровые испытания. В своем наихудшем варианте пузырь предстает в образе художника, который с безумным блеском в глазах накладывает в своей студии мазок за мазком на холст, не слыша заходящихся в плаче детей и призывы о помощи разрывающейся на части жены, – нельзя отрываться, надо ТВОРИТЬ. Я не нахожу этот образ героическим или романтичным, мне больше по душе образ Баха, любящего семьянина и наставника, которому ничто тем не менее не помешало создать шедевры в каждой из имеющихся в то время музыкальных форм. И несколько дополнительных форм, когда существующие не способны были воплощать его идеи. Но если мы хотим творить и сделать творчество своей привычкой, необходимо научиться создавать пузырь в любых, даже самых суматошных условиях. Пузырь поможет дойти до цели. Он – идеальное состояние, в котором ничего, ни одна деталь вашей идеи не потеряется, потому что деться ей просто некуда.
Запели птицы – и вы слышите мелодию.
Солнечный луч упал на стену студии – и вы видите новый цвет или узор.
Собралась группа людей на улице – и вы понимаете, как правильно расставить актеров на сцене.
Случайно подслушанный разговор – готовая реплика для сценария.
Фото в газете – драматический поворот сюжета, который вы спешите запечатлеть на бумаге.
Так работает пузырь: все, что вы видите, слышите, осязаете и обоняете, оказывается заключенным внутри его. Занимаясь хореографией в течение долгих лет, накапливая все больше опыта и знаний, я научилась по-настоящему ценить это драгоценное состояние. Не зря писатели создают для себя изолированные «колонии» – литературные деревни, художники работают в удаленных от дома мастерских, композиторы сочиняют в звукоизолированных студиях, а академики уезжают в творческие отпуска (впрочем, некоторые считают, что они и так уже живут в башне из слоновой кости). Но жить в пузыре – не значит быть отшельником. Вы продолжаете взаимодействовать с миром (да хотя бы потому, что без этого нельзя обойтись), но при этом, куда бы вы ни пошли, пузырь всегда с вами. Вам уже известны издержки отвлекающих факторов, но вы также должны понимать и необходимость сохранять разумный баланс, если не хотите, конечно, потерять ресурсные для вашей креативности отношения. Рано или поздно придет время выйти из пузыря, и будет приятно оказаться в окружении любимых и любящих людей, которые вас ждут.
Когда творчество входит в привычку, когда вы умеете управлять своим временем, ресурсами, ожиданиями и требованиями других, когда приходит понимание важности объективной оценки, последовательности и сохранения чистоты идеи, вы оказываетесь на пути к достижению наивысшей цели любого творческого человека – к обретению звания мастера, профессионала.
Была такая автономная религиозная община ремесленников в XIX веке, называлась шейкеры
[5]. Они производили деревянную мебель, плетеные изделия, инструменты. И очень в этом деле преуспевали. Тем не менее, понимая, что между мастерством и гордыней очень тонкая грань, они не могли позволить, чтобы кто-нибудь из них возомнил себя великим мастером – настоящий мастер один. И это Бог. Поэтому они создали систему, постоянно поддерживающую их незнание. Когда кто-то из членов общины достигал высокого уровня развития в своем ремесле (будь то изготовление мебели или плетение веников), этого человека направляли заниматься новым для него делом – работой в поле или в кузнице, где он должен был начать все сначала. Меня восхищает это стремление всегда учиться новому, развиваться в новой для себя сфере, хотя и вызывает вопросы страх и нежелание признать свое мастерство и профессионализм. Мой опыт подсказывает, что каждый раз, когда вы захотите сделать нечто новое, вам придется сначала убедить себя, что вы способны сделать это по крайней мере не хуже, чем то, что делали прежде. Спокойно почивать на творческих лаврах не приходится.
Профессионализм и мастерство – весьма расплывчатые понятия. Никогда не поймешь до конца, достиг ли ты его, а если и достиг – то достижение ли это вообще для тебя. (Александр Великий разрыдался, когда оказалось, что ему больше некого завоевывать – мир закончился.)
Мы скорее признаем профессионализм и мастерство в других, чем в себе. Поэтому каждый должен найти для этих качеств собственные критерии. Я свои нашла в истории про круг Джотто. Когда итальянского художника XIV века Джотто ди Бондоне попросили доказать папе Бенедикту ХI, затеявшему переобустройство собора Святого Петра, что он достаточно искусен для того, чтобы участвовать в росписи главного собора Ватикана, тот усмехнулся, взял лист бумаги, макнул в краску кисть и одним движением руки нарисовал идеальный круг. Он сыграл на бытующем в то время в теории искусства клише, что настоящий художник способен нарисовать круг от руки.
Об этом клише мне напомнили автопортреты Рембрандта. Во время путешествия в Гаагу я оказалась на выставке, где мое внимание привлекло его раннее творение «Художник в своей студии». На ней изображен сам Рембрандт, наполовину скрытый в тени, пристально глядящим на мольберт, который доминирует на переднем плане. Когда я перешла в другой зал, меня поразила его работа, написанная 40 лет спустя, – «Автопортрет с двумя кругами». Технический скачок, совершенный в период между этими двумя картинами, феноменален. На первой мы видим художника несколько колеблющегося, неуверенного в себе. Это проявляется в плоских, безжизненных мазках. На второй – художника, излучающего уверенность. Мазки толстые, трехмерные, на века обогнавшие свое время. Их с легкостью можно было бы принять за работу художника XIX века.
Однако больше, чем техника, поражает то, как Рембрандт изобразил свой личностный рост. На первом портрете он выглядит маленьким, испуганным, взирающим на гигантский мольберт, до которого едва может дотянуться. Всем знакомо это чувство в самом начале творческого пути. На втором портрете он уверенно овладевает нашим вниманием, занимая весь передний план, а за спиной у него – два круга. Вот он, рост художника, осязаемый буквально. Я вспомнила круги Джотто и то, что замкнутая форма круга символизирует вечность и совершенство, ассоциируясь с нимбом святых. Как это мудро, думала я о Рембрандте, и как это по-человечески – поместить себя между двух полукружий, как будто саму жизнь свою располагая между миром начинающего мастера и миром зрелого, между живописью, существующей до него, и живописью, которую он оставил после себя.
Я подозреваю, что у каждого есть собственные клише, собственное понимание того, что такое мастерство или профессионализм и насколько близко мы к нему подошли. Если показатель мастерства для художника – это способность нарисовать безупречный круг, то для музыканта – множество вариаций, фуг и сложный контрапункт на одну простую тему. Для писателя – это умение сочинить на ходу рассказ из первой вводной строчки, придуманной кем-то. Профессиональный шеф-повар может приготовить изысканное блюдо из любых ингредиентов, что оказались под рукой, модельер – модный наряд из первого попавшегося куска ткани. Что касается меня, я считаю проявлением своего профессионализма способность создать танец в невозможно сжатые сроки, с небольшим количеством репетиций и ограниченным временем на работу с танцорами. Если вы можете сотворить чудо и красоту из материала, от которого все отвернулись, вы мастер.
