Хильдесхаймер молчал.
— Хорошо, я скажу. Она критиковала меня, но это был очень особенный, личный вопрос; это не имеет отношения к делу.
Михаэль отметил, что Хильдесхаймер ни разу не обратился к ней по имени. Не меняя позы, ледяным голосом он произнес:
— Что вы называете личным вопросом? Совращение пациента? По-вашему, это личный вопрос?
Дина Сильвер окаменела. Потом глаза ее сузились, на лице появилось странное, коварное выражение.
— Профессор Хильдесхаймер, — сказала она, — я должна заявить, что у доктора Нейдорф возникла проблема контрпереключения. Я полагаю, она меня ревновала.
Старик хранил молчание.
— Я думаю, — продолжала она, — что между нами существовало определенное соперничество, борьба за ваше внимание. Я прекрасно сознаю свою собственную роль, да, немного провокационную, — мы часто это обсуждали, — я манипулировала ею, чтобы вызвать у нее определенные эмоции. Я дала ей понять, что между вами и мной существуют особые отношения, и полагаю, у нее возникла потребность наказать меня. На наших сеансах психоанализа такое часто имело место.
Михаэль умирал от желания увидеть сейчас лицо Хильдесхаймера, но в первый раз за все время старик отвернулся и посмотрел в окно. Михаэлю была видна лишь его голова, лысая как яйцо, и шея, выглядывавшая из воротничка темного пиджака. Наконец, отвернувшись от окна, он посмотрел прямо на Дину Сильвер:
— Элиша Навех умер прошлой ночью.
Коварное выражение вмиг исчезло. Глаза расширились, губы начали подрагивать.
Не дав ей заговорить, старый психоаналитик продолжал:
— Он умер из-за вас. Вы могли бы предотвратить эту смерть, если бы честно выполняли свой долг и не потворствовали позывам плоти.
Дина Сильвер склонила голову, разрыдалась. Старик машинально достал с полки пачку салфеток и положил перед ней на столик.
— Вам известно, что доктор Нейдорф узнала обо всем. Улики, которыми она располагала, теперь в моем распоряжении. Вместе с текстом лекции. Там написано все; третий параграф лекции касается исключительно вас.
— Но там обо мне нет ни слова! — пронзительно вскрикнула она.
Воцарилась тишина, и лицо ее стало белым.
Михаэль побоялся, что вот сейчас она упадет в обморок и тогда все пропало. Но кровь внезапно вновь прилила к ее лицу. Тогда старик сказал:
— Не пытайтесь вывернуться. Единственным человеком, видевшим текст лекции, кроме самой доктора Нейдорф, был тот, кто встречался с ней в субботу утром перед лекцией. Тот, кто позвонил ей рано утром и попросил о встрече, сказав, что речь идет о жизни и смерти. Не забывайте, ваша манера мне известна. И когда доктор Нейдорф ясно дала вам понять, что путь назад закрыт, что совершенное вами не может быть прощено, вы застрелили ее. Не понимаю, как это вам не пришло в голову, когда вы стреляли в нее, когда забирали у мертвой ключи от дома, что, прежде чем открыть перед вами дверь Института, доктор Нейдорф позвонила мне и сказала, что собирается увидеться с вами? Как же вы не подумали об этом, предусмотрев все остальное: и пистолет, украденный за две недели, и записи, которые вы выкрали у нее из дома, еще не прочитав лекции? Как же вы не подумали о такой простой вещи, как телефонный звонок?
— Она вам позвонила? — сдавленным голосом спросила Дина, поднимаясь на ноги.
Хильдесхаймер не шевелился. Не дрогнул ни единый мускул, когда она сказала:
— У вас нет доказательств. Никто не знает, кроме вас и меня. Может, у вас есть улики насчет Элиши, не знаю, но никому не известно о встрече с Нейдорф, нет, меня не видел никто.
Она подошла очень близко к неподвижно сидевшему в кресле старику, когда вошедший в комнату Михаэль произнес:
— Ошибаетесь, госпожа Сильвер. Доказательства есть — сколько угодно.
И тогда она набросилась на Хильдесхаймера, и руки ее, словно сами по себе, вцепились в его горло. Михаэлю пришлось изрядно напрячься, чтобы разжать хватку пальцев с изгрызенными ногтями.
— Ну вот, — сказал Шаул, проверив пленку и собирая свое снаряжение, — теперь можно заняться настоящей работой.
Держа в руке пушистое голубое пальто Дины Сильвер, он удовлетворенным тоном заявил, что клок меха был вырван именно из этого предмета одежды.
— То есть я так думаю, — добавил он, вынимая из портфеля клочок в пластиковом пакетике и прикладывая к тому месту, откуда он был выдран. В спальне Хильдесхаймеров срочно наводили порядок. Сам же профессор сидел в кресле в своей приемной — голова его склонилась в неподдельном утомлении, лицо посерело.
Михаэль уселся напротив него и закурил сигарету. Он не понял сам, почему — может, от победоносной радости, а может, от жалости, накатившей на него при виде лица старого психоаналитика, или от усталости, ослабившей вечный самоконтроль, — но из всех возможных вопросов с его губ сорвался вот этот:
— Профессор Хильдесхаймер, что вы имели в виду, когда сказали по поводу Гиоры Бихама, что аргентинцы — дело особое?
Суббота утром в Иерусалиме — казалось бы, самое неподходящее время для убийства. Да и место неожиданное — Институт психоанализа. Однако убийцей профессора Евы Нейдорф может быть только член этого закрытого сообщества. Полиции непросто разобраться в отношениях маститых психоаналитиков, их учеников и пациентов. Но для инспектора Михаэля Охайона и его блестящей бригады нет неразрешимых задач.
Израильская писательница Батья Гур (1947–2005) — автор всемирно известных психологических детективов, написанных по классическим канонам жанра. Ее постоянный герой Михаэль Охайон давно и прочно занял место в галерее знаменитых сыщиков рядом с Ниро Вульфом и Эркюлем Пуаро.
текст
