Нет, она поехала на машине.
— Тот синий «БМВ», на котором вчера вечером вы приехали к дому Нейдорф?
Да, это ее машина.
— Тогда, разумеется, не будет никаких проблем. Всегда найдется свидетель. Я сам этим займусь. — Он взглянул ей прямо в глаза и прочел в них облегчение вперемешку с подозрением. — Только скажите мне, когда в точности вы выехали из дома. Без пяти десять?
Он записал что-то на лежавшем перед ним бланке дознания и довольно посмотрел на нее, как будто она оказала неоценимую помощь следствию.
— Есть еще кое-что, о чем я хотел бы у вас спросить, — сказал он и вновь склонился над столом, заставив ее насторожиться. — В каких отношениях вы находитесь с Элишей Навехом?
Михаэль чуть выпрямился на стуле и ждал ее ответа. В глазах ее он прочел удивление — и новый страх, сильнее прежнего.
Собравшись с мыслями, она спокойно спросила:
— Какое он имеет отношение к делу?
— Насколько мне известно, никакого, — небрежно сказал Михаэль. — Но поскольку я видел, как вы разговаривали у машины, то подумал…
Он замолчал. Ей явно хотелось возразить, что он не мог их видеть, что его там не было, но какие-то соображения удержали ее. Наконец она взглянула на него:
— Вы знаете, что такое профессиональная этика?
— А, так он ваш пациент?
Точнее, он был ее пациентом.
— Когда, где?
Она лечила его с шестнадцати до восемнадцати лет, в психиатрической клинике в Северном Иерусалиме.
— Значит, два года, то есть вплоть до прошлого года, — резюмировал главный инспектор Охайон. — Вы завершили лечение?
Это сложная история, к делу она отношения не имеет и связана с неким чувством, которое стал испытывать к ней пациент.
— Вообще говоря, лечение было прервано, а не завершено. Я больше ничем не могла ему помочь, но, чтобы разобраться, вам понадобится знание профессиональной терминологии.
— Какой именно терминологии? Скажем, термин «переключение» применим к данному случаю? — предложил Михаэль и улыбнулся про себя, увидев в ее глазах изумление и уважение.
Да, признала она, совершенно верно.
— Послушайте, — сказала она назидательным тоном, — я не знаю, насколько глубоки ваши знания и поймете ли вы меня, если я скажу, что мальчик начал ролевые действия. Этот термин вам знаком?
Нет, не знаком. Не будет ли она добра пояснить?
— Другими словами, — на лице ее начало проявлять серьезное, самодовольное выражение, и Михаэль не сделал попытки ее прервать, — он стал преследовать меня телефонными звонками, неожиданными визитами, требованиями, чтобы я выполняла его эротические фантазии.
— Вы хотите сказать, он в вас влюбился?
— Говоря попросту, да. С профессиональной точки зрения можно говорить о неврозе переключения, который находит выражение в ролевых поступках вместо вербализации во время сеансов терапии.
— И когда такое происходит, лечение теряет силу? А я полагал, что переключение — это, напротив, одно из необходимых условий.
Вновь удивление.
— В принципе вы правы, но в этом случае я столкнулась с контрпереключением, и…
— Что вы имеете в виду? — нетерпеливо перебил Михаэль. — Что он стал действовать вам на нервы или же что у вас появилась с ним эмоциональная связь?
Да, именно это. Он стал до такой степени занимать ее мысли в нерабочее время, что она не смогла дальше продолжать лечение и не знала, что с ним происходило с тех пор… В первый раз после прекращения сеансов она увидела его на похоронах, возле своего автомобиля.
— Другими словами, вы не видели его целый год и вдруг он внезапно объявился на похоронах? — спросил Михаэль и поднес ручку к бумаге. — Вы уверены? Вы не имели с ним никаких контактов?
В его голосе снова прорвалась враждебность. С трудом подавив ее, он объяснил, что записи в протоколе должны быть абсолютно точными.
— Да, но зачем вам надо это записывать? — спросила Дина Сильвер, не скрывая озабоченности. — Я бы не желала, чтобы конфиденциальная медицинская информация предавалась огласке. Это неэтично.
— Неужели за весь год ваш пациент так ни разу вас не побеспокоил?
— Ну, несколько раз звонил по телефону, — медленно сказала она.
— Куда он звонил? — спросил Михаэль, готовясь записывать.
— В клинику. Я уволилась только шесть месяцев назад.
— И с тех пор больше ничего о нем не слышали?
Михаэль чувствовал, как растет в нем напряжение, которое мешает ясно увидеть всю картину.
Нет, она не слышала о нем ничего с тех пор, как оставила клинику, и вчера на кладбище встретилась с ним впервые.
— Почему же тогда, — спросил Михаэль, — мальчик вчера преследовал вас с кладбища до приемной Линдера, а оттуда — к дому Нейдорф, а оттуда — к вашему дому?
Лицо ее стало мертвенно-бледным, прямо-таки пепельным, когда она хрипло произнесла:
— Вы уверены?
Кивнув, он спросил ее, что юноша говорил ей на кладбище.
— Сказал, что ему необходимо меня видеть, а я ответила, что в приватном порядке встречаюсь только с пациентами, поэтому с ним встречаться не стану. Считается неэтичным и неправильным для психоаналитика переходить на личные отношения с пациентами. Я посоветовала ему вновь обратиться в клинику, — сказала она, но Михаэль чувствовал, что она думает о чем-то другом.
— Может, вы боитесь Элишу Навеха?
Нет, ответила она после короткой паузы, не боится, он никогда не был склонен к насилию, но она не знает, как интерпретировать его поведение.
— А мог он общаться с Нейдорф? — спросил Михаэль.
Дина Сильвер решительно потрясла головой:
— Невозможно. Доктор Нейдорф не могла взять его на лечение — просто не располагала для этого временем, а больше он нигде с ней не встречался. Я бы знала.
Сероватый оттенок не сходил с ее лица, пока Михаэль отеческим тоном осведомлялся, почему она так нервничает.
Из-за последних трагических событий она не в своей тарелке, любой пустяк ее нервирует, но никаких реальных оснований для тревоги у нее нет.
— Это реакция на смерть доктора Нейдорф. Это пройдет, — сказала она — и вновь улыбнулась уголками губ. Помедлив немного, она добавила, что волнуется за мальчика и хотела бы попросить главного инспектора не допрашивать его, пока он не придет в себя.
Михаэль уклонился от ответа, но про себя отметил, что Дина боится его контакта с юношей.
Вновь он спрашивал о ее взаимоотношениях с Нейдорф, и вновь она говорила, что чувствует себя перед ней в долгу за все, чему у нее научилась. Но за словами не угадывалось чувства, хотя бы такого, которое проявлял Линдер. Фразы мерно раскручивались, как магнитофонная лента, словно она повторяла механически затверженный текст.
