Михаэль попросил уточнить имя. Нафтали смог его выговорить лишь со второго захода.
— Я знаю, кто меня ищет, — сказал Михаэль.
Он попросил Нафтали передать всем в бригаде, что свяжется с ними, когда приедет в город, потом спросил:
— А что от меня хотел Хильдесхаймер?
— Он не сообщил. Вот, оставил номер телефона.
Михаэль записал номер. Было уже полдевятого, и город заполнился толпами народа. Субботняя ночь в Иерусалиме — не лучшее время для поездки через центр, поэтому инспектор свернул на тихую боковую улочку, и начал высматривать телефонную будку.
Пришлось пожертвовать тремя жетонами, прежде чем нашелся исправный телефон. Хильдесхаймер ответил немедленно, как будто ждал звонка, не снимая руки с телефонного аппарата. Извинившись за поздний час и причиненное беспокойство, старик спросил, не смогут ли они встретиться. Михаэль поинтересовался, в каком месте ему будет удобно. Старик, чуть поколебавшись, переспросил, откуда он звонит, и в итоге через несколько минут главный инспектор Охайон катил к Хильдесхаймеру домой, на улицу Альфаси в самом сердце Рехавии.
Квартира, как он и думал, находилась в старом доме, населенном немецкими иммигрантами, которые перебрались в страну в тридцатые годы. В отличие от ломов, купленных богатыми ортодоксальными евреями из Америки, составившими костяк алии после 1967 года, он не подвергался ремонту.
На первом этаже трехэтажного здания висела маленькая табличка: «Профессор Эрнст Хильдесхаймер, психиатр, специалист по нервным болезням и психоаналитик».
На первый же звонок дверь открыла женщина с густыми седыми кудрями и пронзительным враждебным взглядом голубых глаз. Было невозможно угадать ее возраст или представить, была ли она когда-то красивой. Она выглядела так, будто такие понятия, как возраст или красота, попросту не имели к ней никакого отношения.
С сильным немецким акцентом женщина объявила:
— Профессор ждет в кабинете.
Провожая Михаэля в кабинет, она двигалась так, словно кто-то сзади выкручивал ей руку, и время от времени оглядывалась через плечо, при этом невнятно бормоча себе под нос.
Хильдесхаймер отворил дверь кабинета, представил свою супругу Михаэлю и попросил ее принести им выпить чего-нибудь горячего. Ворчание, прозвучавшее в ответ, вызвало на лице профессора широкую улыбку. В Михаэле же фрау Хильдесхаймер вызвала чувство, близкое к благоговению.
Усаживаясь в кресло напротив хозяина, Михаэль оглянулся по сторонам. В комнате стояло несколько книжных шкафов, плотно заставленных книгами. В углу помешался массивный старомодный письменный стол из темного тяжелого дерева. Он был покрыт толстым стеклом, в центре которого лежал продолговатый узкий буклет в зеленой обложке. Несмотря на острое зрение, Михаэль не смог прочитать название. Он перевел взгляд на диван, с виду очень удобный, а потом — на кожаное кресло рядом с ним. Это кресло в скандинавском стиле было единственной современной вещью в комнате.
Михаэль рассмотрел картины, висевшие между книжными шкафами, все довольно мрачные, среди них — портрет Фрейда, карандашный этюд и несколько иностранных пейзажей, выполненных маслом. Он впился взглядом в тисненые золотые буквы на кожаных переплетах в книжном шкафу и успел уже разобрать имя Арнольда Тойнби рядом с Гете, но внезапно ощутил на себе взгляд Хильдесхаймера. Старик сидел напротив и терпеливо ждал, когда инспектор закончит осмотр его комнаты.
Почувствовав себя неловко, Михаэль спросил:
— Вы хотели что-то сообщить мне, доктор Хильдесхаймер?
Хильдесхаймер поднял большую связку ключей, которая лежала на столике между креслами, и протянул инспектору. Он объяснил, что эти ключи в вышитом кожаном футлярчике принадлежали Еве Нейдорф и были найдены рядом с телефоном в институтской кухне.
— Я положил их к себе в карман, когда запирал телефон, и намеревался передать вам утром, но забыл. — Последние слова были полны грусти и недоумения. Профессор Хильдесхаймер явно не привык о чем-то забывать. — Я с полудня пытался связаться с вами, главный инспектор, — сразу, как добрался до дому и вспомнил о ключах, но вас было невозможно застать, — добавил он извиняющимся тоном.
Михаэля, казалось, больше заинтересовал телефон.
— Скажите, какое отношение к телефону имели ключи? Институтский телефон запирается?
— Да, — ответил старый профессор. — Недавно сотрудникам, а также кандидатам выдали ключи, потому что Институт просто не в состоянии оплачивать огромные счета.
Нет, он вынужден признать, что и замок не улучшил ситуации.
В ответ на следующий вопрос Михаэля он улыбнулся, и его круглое лицо внезапно приобрело детски невинное выражение.
Нет, в Институт не мог войти никто, кроме сотрудников и кандидатов, которые имели ключи от входной двери, а также от телефона.
— А пациенты? — спросил Михаэль, изо всех сил стараясь не поддаваться охватившему его чувству симпатии к старику.
Хильдесхаймер ответил, что у пациентов ключей не бывает; психотерапевты их впускают и провожают до дверей после окончания лечебных сеансов.
— Дай вообще, только кандидаты принимают пациентов в Институте, а в последние годы в связи с нехваткой места уже и кандидатам пятого года обучения разрешают работать за его пределами.
Открылась дверь, и миссис Хильдесхаймер внесла поднос: для мужа горячий какао — комната сразу заполнилась его ароматом — и чай с лимоном в изящном стакане для Михаэля. Еще были бисквиты. Они поблагодарили, и она, забрав поднос, снова удалилась, что-то бурча себе под нос.
Снаружи задувал сильный ветер, и через окно с открытым железным зеленым ставнем были видны вспышки молнии. Они пили в молчании, не отвлекаясь на разговоры о капризах погоды.
Хильдесхаймер подпер рукой подборок и сказал, словно бы обращаясь к себе самому:
— Эти ключи весь день не давали мне покоя. Во-первых, оставить свои ключи на кухне — это совершенно не похоже на Еву. Как правило, аналитики, — он снова улыбнулся, — в большинстве своем очень дисциплинированные люди, а она, — улыбка испарилась, — была особенно организованной и аккуратной, так что совсем не в ее характере оставить незапертым телефон, забыть ключи, если только… Если только, — повторил он задумчиво, — кто-то не позвонил в дверь. И не просто кто-то, но некто, с кем у нее была назначена встреча и кого она не хотела заставлять ждать. Это единственное объяснение.
— Причем этот человек не имел ключа, — уточнил Михаэль, — либо не пожелал им воспользоваться…
— А во-вторых, — Хильдесхаймер гнул свою линию, — почему она не позвонила по телефону из дома перед уходом? Что снова ставит перед нами вопросы, — он выпрямился в кресле, — с кем она встречалась, почему в Институте и кому звонила?
Последние слова прозвучали монотонной очередью, без интервалов и на одном дыхании.
— И кроме того, время, — вздохнул он. — Кому она могла звонить утром в такой ранний час, к тому же в субботу? Явно не членам семьи — им она могла позвонить из дому, и не мне. Но в таком случае кому? Да, я был к ней необыкновенно привязан, — в глазах доктора стояли слезы, — но, помимо этого, меня страшит, как бы это страшное событие не разрушило Институт: его организм, то особое ощущение сопричастности, которое объединяет наших сотрудников. Я хочу, чтобы все закончилось как можно быстрее. — Было видно, что он очень волнуется. — И поэтому хотел спросить вас, главный инспектор Охайон, как долго может продлиться расследование такого рода?
