В городке ее не любили. Всеобщая неприязнь подпитывалась тем, что Эстер даже не догадывалась о чувствах местных дам. Что может быть неприятнее, чем полное равнодушие объекта антипатии!
Ее сестра Флоренс не нуждалась ни в камеристке, ни в лосьонах. Маленькая, улыбчивая, с седыми буклями, она день деньской копалась в саду – милая и безобидная, как божья коровка. Так, во всяком случае, решила миссис Норидж.
Однако, побыв в обществе младшей Эббервиль несколько дней, она изменила свое мнение.
Всю жизнь Флоренс провела в глуши. Она никогда не заводила романов, не путешествовала. Мало читала, не следила за событиями в мире. Ее основным увлечением был сад, а в зимнее время – вязание кружевных салфеток и пледов. Сам бог велел мисс Эббервиль стать недалекой старой девой, религиозной, пугливой и суеверной.
Однако Флоренс была из тех людей, которые как будто рождаются с готовым характером. Миссис Норидж узнала, что и отец, и мать умерли на руках младшей дочери, перед этим долго болев – не месяц, не два, а много лет. Флоренс ухаживала за ними, как не смогла бы ухаживать ни одна сиделка, и ни разу никто не услышал от нее слова жалобы.
Она была от природы умна. Ум ее не нуждался ни в развитии, ни в том, что именуется духовной пищей. Флоренс не глупела от того, что проводила дни среди цветов, и не умнела, когда сестра часами объясняла ей законы химии и биологии.
Она была начисто лишена предрассудков. Образ ее мыслей, стань он известен в городе, вызвал бы гневное изумление. Миссис Норидж только диву давалась, откуда в мисс Эббервиль родились такие убеждения. Та рассуждала без всякого смущения, что должны быть публичные дома, где женщины могли бы заказывать мужчин себе по душе; что учителя в школах куда больше заслуживают порки, чем дети; что несчастные и затравленные часто сами выбирают свою участь, ибо только в неблагополучии видят счастье и не умеют иначе. Как-то, прогуливаясь с миссис Норидж, она развила идею о необходимости существования государства, где не было бы никаких законов.
– Представьте, что жители придут туда добровольно. Ведь немало найдется людей, желающих полной свободы! Все равны, никаких привилегий. Собственности у них поначалу не будет, однако они смогут обрабатывать землю, производить товары и обмениваться ими… Знаете, миссис Норидж, мне бы любопытно было посмотреть на результаты такого эксперимента. А вам? Только у них непременно должно быть оружие! С его помощью жители этого свободного государства будут разрешать все споры… И, конечно, регулировать численность собственного населения.
– Бог ты мой, мисс Эббервиль! – не выдержала гувернантка. – Умоляю, не говорите об этом больше ни с кем! Вас могут неправильно понять!
Флоренс рассмеялась.
– По-моему, вы боитесь, что меня могут правильно понять. Не беспокойтесь, моя дорогая! Я тщательно выбираю собеседников.
Слуги ее обожали. Никогда прежде миссис Норидж не видела, чтобы хозяйке служили с такой любовью и самоотверженностью. Флоренс выглядела так, словно маленькую пожилую фею леса когда-то занесло южным ветром в «Совиные дубы». С той поры фея изрядно располнела на пончиках Эйрин О’Коннел. Но волшебство – глубоко запрятанное, не бросающееся в глаза – осталось при ней.
– Ах, дорогие мои, люди глупы, жадны и ленивы.
Это критическое замечание принадлежало Эстер Эббервиль. Беседа шла вечером в гостиной, где собрались обитатели «Совиных дубов».
Миссис Норидж оторвалась от книги, заинтересованная этим высказыванием. Она не слышала, с чего начался спор, но могла догадаться, кто невольно спровоцировал его.
Лорин Грант.
Имя это девушка выбрала себе сама. Звучный псевдоним для будущей великой художницы! Пока же Лорин, закусив светлый локон, малевала пейзажи в стиле сентиментализма и воспевала «милые радости бытия» в портретах фермерских детей и щеночков.
Пригласила ее, разумеется, Эстер. Лорин была дочерью одной из ее многочисленных подруг. Девушка приехала на пару недель, а задержалась на два месяца, очарованная и хозяйками, и ландшафтами, и старым романтичным поместьем… И, может быть, Реджинальдом Кларком.
Реджинальд, как и полковник Деррик Стюарт, был родственником Эббервилей. Но таким дальним, что нить родства трудно было проследить: она терялась в скоплении тетушек, дядюшек, кузенов и престарелых кузин. В свои двадцать пять Реджинальд имел одно страстное увлечение: он был влюблен во все, что летает, поет и добывает червей и букашек.
В доме за ним закрепилось шутливое прозвище «Птицелов». С раннего утра Реджинальд уходил скитаться по окрестностям с блокнотом и альбомом, возвращаясь иной раз только к вечеру. Он писал книгу о повадках мухоловок. «Люди постыдно мало знают о мухоловках! – твердил юноша. – Мой долг – рассказать всем об этих птицах!»
Реджинальд и сам напоминал птицу. Горбоносый, в очках, с тонкими чертами красивого лица, он вызывал желание рассмотреть его поближе.
Миссис Норидж пару раз замечала взгляды, которые Лорин бросала на юношу. В ее присутствии ироничный Реджинальд явно начинал робеть. Негласный договор запрещал обитателям поместья отпускать шуточки в адрес художницы и Птицелова. Этому правилу следовал даже полковник, называвший себя грубияном.
– Люди – это сосуд света! – пискнула Лорин.
Эстер рассмеялась.
– Глупы, жадны и ленивы, – повторила она. – Именно поэтому стоит заниматься их образованием. Источник всех бед – невежество!
Флоренс оторвалась от вышивки и приподняла очки.
– Хочешь сказать, дорогая, если выучить всех на свете людей, они станут умны и добры?
– Именно так!
Тихий необидный смех был ей ответом.
– Ах, Эстер, ты куда больший романтик, чем наша дорогая Лорин. Люди всегда и везде неизменны.
– Ты предлагаешь никого не учить?
– Вовсе нет! Молодежь должна быть чем-то занята. Пусть собираются вместе. Это полезно – наблюдать себе подобных.
Дверь распахнулась, и в дверях возникла кухарка.
– Ужин скоро будет, – хрипло объявила она. – Мэри уже накрывает в столовой! Не вздумайте задержаться, чтобы бараний бок не остыл! Иначе худо вам будет!
Завершив это выступление демонстрацией красного кулака, Эйрин О’Коннел исчезла за дверью.
– Эта баба становится все развязнее! – возмутился полковник. – Никто не поверит, если рассказать. Что это за жест? Мы тут все свои люди, но окажись среди нас посторонний… Бог знает что могут люди подумать!
– Пусть думают, – разрешила Эстер. – Если мы выгоним эту ирландскую чертовку, она спустя час устроится на новое место…
– …где ей и платить будут больше, чем у нас, – вставила Флоренс.
– …а мы останемся без великолепной кухарки. Не вы ли, мой дорогой, расхваливали на днях ее ростбиф?
Полковник нехотя признал, что ростбиф был даром богов.
