Джун перевела дыхание.
– Но месяц назад случилось страшное. Сначала на крыльце стали находить задушенных мышей. Затем – хуже!
– Что может быть хуже дохлых мышей?
– Следы, Эмма, следы! Следы, которые кошка оставила – только подумай! – в доме. Ее никто не встречал, и до поры до времени можно было делать вид, что это чья-то шутка. А неделю назад я получила письмо от Флоренс. Она пишет, что кошку видели и она, и ее сестра. Тон у моей подруги легкомысленный, но я не сомневаюсь: если Флоренс сочла нужным упомянуть об этом, значит, она всерьез взволнована.
Миссис Норидж озадаченно наклонила голову.
– Джун, вы и в самом деле верите в проклятие Кошачьего Короля?
– Бог ты мой, конечно нет. Но сестры верят! Я думаю, кто-то использует их веру, чтобы… – Тут мисс Даблиш запнулась.
– Чтобы довести одну или обеих до гибели, – задумчиво сказала гувернантка. – Вы правы, этого нельзя исключать. Принести черную кошку, подбросить – что может быть проще! Но, Джун, чем же я могу помочь?
Джун Даблиш слегка покраснела.
– Я помню, что в середине мая вы намеревались искать работу. Но сейчас вы свободны? Флоренс зовет меня погостить у них. Она будет рада, если я привезу с собой подругу. К тому же Эстер пишет книгу о воспитании детей, всеобъемлющий труд, которым она намерена прославиться… Ваш опыт будет как нельзя более кстати!
– Вы не сказали, что у старшей сестры есть дети, – удивилась миссис Норидж.
– Их у нее и нет. Эстер считает, что личный опыт не обязателен для пытливого наблюдательного ума.
Надо признать, в эту секунду миссия Джун Даблиш висела на волоске. Но усилием воли миссис Норидж взяла себя в руки. Она пробормотала только «ах, не обязателен…» – и спросила, когда Джун собирается выезжать.
Прежде чем миссис Норидж покинула Эксберри, случилась еще одна встреча.
Гувернантка возвращалась тем же вечером домой после прогулки. Из мягких лиловеющих сумерек ей навстречу выступила знакомая фигура.
– Кэти! Я рада вас видеть!
Кэти Эванс поздоровалась и улыбнулась. Миссис Норидж с печалью в сердце увидела, что это лишь тень прежней улыбки, той чудесной улыбки, от которой на душе становилось светлее.
Некоторое время они шли рядом. Кэти рассказала, что теперь берет лишь те заказы, которые ей по вкусу.
– Я могла бы не работать, но мне нравится, что у меня есть свое дело.
– Вы правы, Кэти. Хорошо, что вы занимаете себя. Безделье пагубно для женщин не меньше, чем для мужчин.
Молодая женщина остановилась.
– Об этом я и надеялась с вами поговорить.
– О вашей работе? – удивилась гувернантка.
– Нет. О том, что я занимаю себя…
Кэти помолчала, подбирая слова, и подняла глаза.
– Год прошел, как умер Джек. Целый год – а мне кажется, все было только вчера. Скажите мне, миссис Норидж… – Голос ее сорвался. – Скажите мне, когда это пройдет? Когда пройдет боль? Мне бы только узнать, чтобы дотерпеть…
Она молча заплакала.
Миссис Норидж обняла ее, как обнимала детей, которые прибегали к ней со своим горем, и долго стояла, поглаживая по спине содрогающуюся в рыданиях женщину.
– Боль не проходит, – с бесконечной печалью сказала она наконец. Кэти вздрогнула и отстранилась, пытаясь разглядеть в лице гувернантки то, чего не замечала прежде. – Боль не проходит. Она просто становится вашей частью. Сначала боль – это нечто чужеродное, и вы пытаетесь отвергнуть ее, как болезнь. Но потом вы свыкаетесь с ней, как свыкаются с костылем. И однажды наступает момент, когда вы идете, забыв про костыль. Он с вами, он никуда не исчез, но вы как будто срослись с ним. Конечно, вы никогда не сможете делать многое из того, что делали раньше. Например, бежать по лугу. Или взбираться на крутые холмы. С этим придется смириться. Но вы сможете жить.
– Вы уверены? – прошептала Кэти, вытирая слезы.
– Да, моя милая. Я смогла – и вы сможете. Поверьте мне. В вас много сил. Не торопите себя, и не торопите свою скорбь. Все изменится, Кэти, все изменится.
* * *
«Совиные дубы» оказались волшебным местом. Пускай вокруг не было дубравы, но как зеленела и шептала ранняя листва вязов и тополей! Прозрачный аромат нарциссов наполнял воздух, синие лужицы крокусов и мышиных гиацинтов разливались в саду и перелесках, и повсюду, куда ни кинь взгляд, суетились птицы. В Норфолк пришла весна.
Вдоль стены, выходившей в сад, Флоренс расставила ящики с тюльпанами. Издалека казалось, будто дом вот-вот охватит пламя. Рыжие, алые, карминные бутоны раскрывались навстречу солнцу, и между ними перемещались шумные шмели.
Эмму Норидж в поместье приняли с большим радушием. Джун, пробыв с ней всего три дня, вынуждена была уехать в силу обстоятельств, и миссис Норидж осталась одна.
Эстер Эббервиль оказалась высокой статной дамой с классически красивыми чертами лица. Она красила волосы и не считала нужным это скрывать, унизывала пальцы перстнями, носила массивные колье-пластроны и чокеры даже днем, а в те дни, когда хотела отдохнуть от обилия украшений, цепляла к платью одну-единственную флорентийскую камею. При ней состояла камеристка, молодая и молчаливая. Эстер очень ценила ее за умение готовить лосьон, придававший коже изысканную бледность и начисто избавлявший от веснушек, а также за способность идеально замаскировать шиньон в прическе. «Без Рейчел я бы давно облысела и покрылась пятнами, как гиена!» С этими словами миссис Эббервиль затягивалась пахитоской, несмотря на утверждения дамских журналов, что курение вызывает пигментацию.
При этом морщины не заботили миссис Эббервиль ни секунды. «Бог мой, мне пятьдесят четыре года, – говорила она. – Даже если мое лицо станет гладким, как чашка, ни одна собака в округе не даст мне и на день меньше».
Ее муж, священник, волею обстоятельств сменил четыре прихода. Переезжая с ним из графства в графство, Эстер заводила новые знакомства и занималась благотворительностью. Теперь ее корреспонденция каждое утро составляла не меньше пяти писем.
Самые старомодные вещи выглядели на ней так, словно только что прибыли из дома моды Фредерика Ворта. Она выписывала бездну журналов и книг, обладала великолепной памятью, говорила на четырех языках и ни минуты не скучала в уединенном поместье. По натуре она была созерцателем с вкраплениями безвредного буйства. Именно Эстер списалась с галереей Крайтона в Лондоне, чтобы оттуда прислали оценщика для картин, накопившихся за три века в поместье и хранившихся в полном беспорядке, словно собиратели жаждали лишь приобретать, а дальнейшая судьба полотен их не волновала. Так в «Совиных дубах» появилась Сильвия Пэриш. Теперь мисс Пэриш проводила часы, осматривая портреты, пейзажи и натюрморты.
Словом, для вдовы священника миссис Эббервиль выглядела и вела себя весьма оригинально.
