Но за несколько дней многое переменилось. «Пусть он обманул меня, – сказала себе Миллисент, – но разве я не спаслась от него? Вот балюстрада, на которую я не могла прежде взирать без ужаса. Я могла бы лежать под ней, разбившись насмерть, а вместо этого смотрю на нее – да, пусть с трепетом, пусть со стыдом, но смотрю сверху, потому что я – жива».
– Я – жива, – повторила она вслух.
Миллисент спустилась вниз, неслышно оделась и выскользнула на улицу. Книга ее не спасет. Ей нужна дальняя прогулка, одной, в тишине.
Она долго шла, не выбирая дороги, не замечая взглядов прохожих. И очнулась лишь тогда, когда поняла, что в глубине сада виднеется знакомый дом. Она пришла туда, где жила мисс Барроу.
Пальцы сами нащупали в сумочке ключ, который оставила миссис Норидж, уезжая. «Пусть будет у вас, на крайний случай», – сказала гувернантка, не уточняя, о каком крайнем случае идет речь.
Миллисент замерла, сжимая ключ в ладони. Там, за этой дверью – ее муж, который пытался ее убить. Он пробыл четверо суток в одиночестве, на цепи, как дикое животное. Что, если у него закончилась вода и он умирает от жажды?
Она толкнула калитку, поднялась на крыльцо и повернула ключ в замочной скважине.
Ее встретил полумрак. Лишь в узкие щели рассохшихся ставней проникал тусклый свет. Миллисент постояла, прислушиваясь, и сделала осторожный шаг. Сердце билось так сильно, что заглушало шорох юбок и скрип половиц.
– Кто здесь? – послышался хриплый голос из дальней комнаты. – Умоляю, помогите!
Дверь в конце коридора была приоткрыта. Миллисент задрожала, но тут же сказала себе, что если бы Гэвин освободился, он не ждал бы ее внутри, а давно уже сбежал.
Она медленно приблизилась и вошла в комнату.
Ее муж, похудевший и заросший щетиной, сидел на тюфяке, прислонившись к спинке огромной кровати. Ногти его были содраны до крови – он пытался сорвать ошейник. Возле него стояло ведро, в котором оставалось около трети воды; другое ведро, закрытое крышкой, Гэвин отодвинул так далеко к стене, как только хватило длины цепи. Миссис Норидж, вопреки своему предупреждению, оставила пленнику долго не черствеющие лепешки, яблоки, морковь и сливы. Все это было разложено вокруг.
– Мэл, – жалобно воскликнул Гэвин. – Ох, слава богу, Мэл! Господи, я уж испугался, что рехнулся, когда услышал шаги. Это ты… Я думал, что умру здесь в одиночестве.
– Что ж, ты жив и относительно здоров, – сказала Миллисент, взяв себя в руки. – И вполне можешь провести здесь еще столько же времени.
Она шагнула к двери, но ее остановил возглас за спиной:
– Подожди! Умоляю, Миллисент!
На глазах Гэвина выступили слезы.
– Останься, прошу тебя. Хотя бы ненадолго. Мне ничего не нужно от тебя, просто посиди со мной…
Она пристально взглянула на мужчину, не понимая, что он задумал.
– Для меня как будто тысяча лет прошла, пока я был здесь один, – выдохнул Гэвин. – Боже, Мэл… я столько передумал, столько осознал! Мне нет прощения. Вы с Норидж должны бы застрелить меня, как бешеную собаку.
– Возможно, мы так и поступим, когда она вернется, – не удержалась Миллисент.
– Так ее нет в городе?
Миллисент поняла, какую ошибку допустила, и прикусила губу.
– Это не важно. – Гэвин покачал головой. – Побудь со мной, Мэл.
Словно загипнотизированная его хрипловатым молящим голосом, Миллисент опустилась на стул.
– Все эти дни я молил Господа, чтобы он позволил мне увидеть тебя перед смертью. Чтобы я мог сказать тебе, как я сожалею о том, что пытался сделать с тобой. Нет, постой! – Он протянул к ней руки, видя, что она вскочила и вот-вот убежит. – Я знаю, что недостоин прощения! Я и не прошу об этом! Я был чудовищем и должен понести наказание. Но чудовище любило тебя, Мэл… и продолжает любить. Прости меня… Прости!
– И ты говоришь о любви?! – Миллисент сжала кулаки. – Боже, Гэвин!.. Ты убивал женщин, полюбивших тебя! Да-да, миссис Норидж все мне рассказала! Ты убил бы и меня, если бы я не помешала тебе! И все только ради того, чтобы стать богаче!
– Я хотел убить тебя не ради твоих денег!
Миллисент ошеломленно замолчала.
– Не ради денег, – повторил Гэвин уже спокойнее. – Я хочу, чтобы ты знала правду. Мы с братом росли в нищете, наш отец бил нас, бил с самого детства… Да, я солгал тебе о моей семье. Моим отцом был шахтер, Миллисент, обыкновенный шахтер, и дважды в неделю он возвращался домой, крепко заложив за воротник… А вернувшись, принимался лупить всех, кто попадался под руку. Он только ждал, когда мы дадим ему повод выйти из себя. Моя мать сбежала от него с другим мужчиной… И тогда в ярости он забил насмерть моего старшего брата. Джеку было всего тринадцать. Я успел спастись от отца – удрал на чердак, а потом через крышу соседнего дома. Не стану рассказывать тебе о том, как я скитался. Но годы мытарств ожесточили меня, Миллисент. Однажды я сказал себе: вот богатые женщины, палец о палец не ударившие за всю свою жизнь; они вкусно едят, спят на роскошных кроватях… А я? Разве я хуже них? Отчего же я не имею того, что имеют они? Это несправедливо! И я возненавидел всех людей, особенно женщин… Потому что моя мать не защитила нас от отца, потому что она трусливо сбежала, и из-за нее погиб мой брат. Я так его любил…
Голос Гэвина оборвался.
Миллисент едва могла дышать.
– Женившись на тебе, я был уверен, что все пройдет как по маслу. Но чем дольше я находился рядом с тобой, тем сильнее ощущал, что во мне что-то происходит. Я менялся. И меня это пугало, Мэл! Впервые ко мне начали приходить мысли, что моя жизнь – греховна и место мне в аду за мои преступления. Я слышал слова упрека по ночам, а утром просыпался и притворялся, будто ничего не было. Словно ангел и бес сражались между собой, а полем битвы стал я. О, как я мучился! Наконец меня осенило: я понял, в чем причина моих терзаний! Ты, Миллисент! Любовь к тебе проникла в мою душу так глубоко, что я больше не мог быть прежним! – Гэвин перевел дух. – И тогда я испугался. Ведь я мерзавец, я – скопище пороков! Я – убийца! Только рядом с тобой во мне пробуждалось что-то светлое… Чей-то чистый голос звал меня стать другим, преобразиться. Но я боялся его слушать.
– Чего же ты боялся? – сквозь слезы спросила Миллисент.
Гэвин обезоруживающе улыбнулся.
– Вряд ли ты сможешь это понять, любовь моя… Ты слишком чиста и невинна. Всю свою жизнь я был подонком. Мне страшно было потерять себя, не зная, что я приобретаю взамен. Страшно было открыть, каким чудовищем я стал… Как жить после этого, Мэл? Но с каждым днем, ловя твой любящий взгляд, я все сильнее корчился от мук. То были муки совести! И перепуганный бес во мне принял решение: я должен избавиться от тебя. Еще немного – и я не смог бы даже помыслить о том, чтобы причинить тебе зло, как не могу помыслить об этом сейчас. Ты – лучшее, что было в моей дрянной, беспутной жизни.
