Сергей расхохотался тоненьким смехом. Аня запихнула в рот последнюю ложку каши и решительно встала.
– Кипятка мне нальете, пожалуйста? – попросила она Виктора Ивановича.
– Конечно, давай сюда, – тут же засуетился он.
– Сам налью! – встрял Сергей и грубо выхватил у него бутылку. – Все для тебя делать буду, красавица, вот увидишь, – приторно добавил он, поворачиваясь к Ане.
Когда он скрылся на кухне, Аня только порадовалась. Она слышала, как звонко журчит вода, наполняя бутылку, и чувствовала облегчение, что сейчас наконец-то сможет спрятаться в своей камере, где никого больше не будет.
Сергей поставил бутылку на бортик окошка для раздачи и выразительно посмотрел на Аню. Она нехотя подошла и протянула руку.
– Не-а, – игриво сказал Сергей, накрывая горлышко бутылки ладонью. – Отдам за поцелуй.
– Чего? – снова опешила Аня.
Сергей повернулся к ней щекой и два раза стукнул по ней пальцем.
– Ты совсем с ума сошел?! – вспылила Аня. – Ты что ко мне пристал? Дай сюда!
Она рванула бутылку за ручку – описав в воздухе полукруг, она повисла у Ани в руке. К счастью, не расплескалась – крышка была закручена плотно. Сверкая глазами, Аня выскочила из столовой, слыша, как Сергей прощается с ней “до прогулки”.
Спустившись с лестницы, Аня обнаружила, что выход в коридор, где находились камеры, заперт. Она гневно потрясла решетку. В глубине души Аня немного боялась, что приставучий Сергей пойдет за ней, а бежать будет некуда.
– А вы разве не должны меня караулить, пока я на обед хожу? – накинулась она на мальчика-полицейского, когда он наконец подошел к решетке. Судя по его лицу, Анина претензия застала его врасплох.
– А что, надо было? – растерянно спросил он.
Аня хотела возмутиться, заявить, что в их отсутствие к ней приставал какой-то идиот, но в последний момент остановилась. Ябедничать было совсем уж глупо. Приняв надменный вид, она прошествовала мимо полицейского в открытую решетку, подождала, пока он поспешно отпер перед ней дверь камеры, и скрылась внутри.
Оставшись одна, Аня заварила себе чай, устроилась на кровати и снова взялась за книгу. Из головы у нее, однако, не шел Сергей с его приставаниями. Странно, наверное, было придавать этому такое значение, но контраст между тем, что Аня привыкла считать оскорбительным, и тем, что считалось таковым у большинства, был слишком явным.
Аня начала осознанно считать себя феминисткой примерно тогда же, когда увлеклась политикой. Сейчас она объясняла это тем, что ей просто стало нужно постоянно за что-то бороться – за свободную Россию или за права женщин, не имело значения. Нельзя сказать, что прежде она отличалась консервативностью – Аня вообще не задумывалась о таких вещах. Это теперь, четко относя себя к социальной группе “женщины”, она воинственно отстаивала свои права – раньше, пока она никуда себя не относила, она и не чувствовала себя ущемленной.
Проблемы с женскими правами, по Аниному наблюдению, разделялись на два типа: одни было принято осуждать, над другими – смеяться. К первым относилось домашнее насилие или женское обрезание, а ко вторым – вещи менее очевидные и оттого более дискуссионные. Позволительно ли мужчине делать женщине на работе комплимент за внешность? Можно ли использовать слово “проститутка” как ругательство? Насколько уместно рекламировать машины с помощью полуобнаженных моделей? Это обсуждали в фейсбуке, и Аня с большим увлечением читала все посты. В ходе таких споров обязательно возникал человек, который укоризненно напоминал, что, пока сытая московская публика выясняет допустимость слова “телочка”, в остальной России женщин насилуют и убивают. Спорщики всегда были вынуждены оправдываться, и Аню это злило: она вовсе не считала, что одна проблема реальнее другой, но также прекрасно знала, что ей самой повезло. Она находилась на вершине пирамиды, на которой было позволено вести просвещенные дискуссии и интересоваться более тонкими вещами. Эта вершина была крохотная, как острие иголки, а ниже сгущался дремучий ужас, где женщины боролись за право оставаться целыми, невредимыми и живыми. Аня об этом помнила, но не могла не радоваться, что для нее обстоятельства сложились иначе.
Топчась на своей вершине много лет, Аня почти перестала бояться с нее упасть. Ее родственники, друзья и знакомые обступали Аню стеной, за которой она чувствовала себя в безопасности и не задумывалась о том, что может оказаться в менее дружелюбной обстановке. Спецприемник напоминал, что на самом деле это довольно просто. И дело было не в особенной ужасности этого конкретного места. Аня мрачно думала, что большинство мест довольно ужасно, если делать о них вывод по тому, как в них относятся к женщинам. Неважно, насколько образованны или успешны люди, неважно даже, какого они пола, – идея превосходства мужчин впаяна в головы почти всем.
Аня подумала про свою практику в МИДе. Контингент там заметно отличался от тюремного, но сексизм процветал едва ли не больше. Сегрегация людей по половому признаку возводилась там в непреложный закон. Мужчины, работавшие дипломатами, считались высшей кастой, а женщины, занимавшие технические должности, – низшей. В департаменте, куда определили Аню, женщина-дипломат была только одна. Она выглядела старше своих лет, мало разговаривала, носила очки, а зимой – старомодную меховую шапку. Аня ее сторонилась и даже испытывала к ней нечто вроде сочувствия – она производила впечатление нелюдимого и несчастного человека.
Все остальные девушки, окружавшие Аню, работали бухгалтершами, машинистками и секретаршами. Все они были молоды, нарядно одеты, ходили только компаниями и напоминали Ане стайки маленьких разноцветных рыбок. Водились они в основном в одном большом кабинете. Был еще загадочный отдел специальных женщин, которые читали и конспектировали зарубежную прессу, но они работали только до двух часов дня, поэтому считались отщепенками даже по меркам технического персонала. МИД просыпался после четырех вечера, когда начинал брезжить конец рабочего дня и все становились расслабленнее и игривее.
Большую часть времени девушки-рыбки просиживали в своем большом кабинете за шкафом, где обсуждали разные жизненные неурядицы и пили чай с конфетами. Иногда они делали что-то по работе, но это считалось почти дурным тоном – хорошим было ускользнуть из сетей любых трудовых обязанностей. Некоторые из них курили. Курилка располагалась на лестнице с огромным окном в пол, возле которого зимой было очень холодно. Аня тоже курила и потому ходила на лестницу со всеми. Девушки-рыбки вообще быстро приняли ее к себе. Сидеть вместе с ними за шкафом и слушать разговоры было самой приятной частью Аниного рабочего дня. Ее завораживало то, о каких простых житейских вещах они говорили.
Большинство девушек в департаменте были свободны, поэтому все их разговоры вращались вокруг двух целей: выйти замуж за дипломата или уехать в заграничную командировку и там выйти замуж за дипломата. День-деньской они обсуждали, не появилось ли свободное местечко где-нибудь в посольстве и как близко от второго секретаря Иванова кто-нибудь из них оказался в лифте.
