– Тут он и умер, – сказала Диана, и Аня снова очнулась.
– Кто умер? – спросила она.
– Да муж мой. – Диана сделала несколько шагов и села на свою кровать. Тень поползла за ней вниз по стене и пропала. – Ты что, не слышала? Я же только что рассказала.
– Задумалась. А как он умер?
Диана посмотрела на нее с недоумением:
– Да под Новый год. Ему до освобождения оставался месяц, и я все делала ему подарок, и вот только доделала – мне на следующий день позвонили и сказали, что все.
– А что ты за подарок ему делала? – спросила Аня. У нее в груди нарастало ощущение, будто еще мгновение – и она все поймет. Как будто она бежала по темному безлюдному переулку, но уже слышала гомон за углом – и вот сейчас она завернет за него, и перед ней раскинется огромная шумная площадь.
– Да шарф я ему вязала. Он все ныл, что хочет, чтобы у него было что-то, сделанное моими руками. А я в жизни своей не держала в руках ни иголку с ниткой, ни тем более спицы. И что там еще бывает – крючок? Но я к нему так хорошо съездила в сентябре на длинное свидание. Он тогда впервые заболел, и мне так жалко его было, и хотелось приятное сделать. Ну я и стала вязать ему этот гребаный шарф. Все прокляла. Постоянно какая-то лажа выходила. Я все распускала и заново начинала. А он все болел и болел. Когда ему лучше становилось, у меня прямо все получалось, а когда хуже – прямо руки опускались. Но я все-таки довязала. Тьфу. Выкинула сразу, как только узнала. Смотреть было тошно на этот шарф, я в него прямо всю душу вложила…
Последние слова Диана произнесла надломленным голосом и, договорив, заплакала. Катя неуклюже подсела ближе и стала гладить ее по плечу.
– Ну-ну, – растерянно говорила она, явно не понимая, как утешать плачущего человека, – ты ни в чем не виновата. Чему быть, того не миновать. Это судьба такая, шарф тут ни при чем.
– Зачем я только об этом вспомнила, – прорыдала Диана, – сегодня же мой день рождения, я радоваться должна, а я реву-у-у!..
– Ну-ну, – снова растерянно сказала Катя, продолжая механически гладить ее плечо.
Аня ничего не сказала. Она смотрела на сидящих перед ней девушек, но не видела их. Добежав до угла, она повернула за него, но площадь оказалась мертвой. Все двери наглухо заперты, свет нигде не горит, ни одной живой души кругом. Истина, которую Аня пыталась поймать за хвост, опять ускользнула. Она посмотрела на стену – никаких теней больше, да и в самом деле, откуда им там было взяться, если все лампы светили с потолка вертикально вниз? Вот крохотная тень от тумбочки – полоска шириной в три сантиметра у основания, вот тень от пустых пластиковых бутылок.
И несмотря на то, что сомнений в нереальности видений не было, все доказательства были налицо и любой нормальный человек, включая ее саму, покрутил бы пальцем у виска на это предположение, Аня впервые по-настоящему серьезно подумала: а что, если все ее видения – правда?
День седьмой
Аня проснулась от того, что Диана и Катя громко переговаривались и шуршали пакетами.
– Я тебе на этой неделе позвоню, и договоримся, – говорила Катя. – Может, на выходных тогда побухаем.
– Я на выходных на даче могу быть. Но ты позвони, не на этих, так на следующих.
– У тебя дача есть?
– Да это не у меня, у мужа. В Тверской области.
Аня укрылась одеялом с головой, но сон больше не шел. Она продолжала ловить возбужденные голоса соседок и по звуку угадывать, что они делают: вот одна пошла к раковине, заскрипела мыльницей, не с первого раза приладив крышку, вот другая вытряхнула кроссовки из пакета, и они пружинисто стукнулись об пол. Аня чувствовала зависть – не столько от того, что ее сокамерницы освобождались, сколько от того, что они делали это вместе. Они вдвоем теперь были как будто по другую сторону, на шаг впереди, в то время как она сама уныло плелась в хвосте.
Сдавшись под напором их деятельной энергии, Аня перестала притворяться спящей и села на кровати.
– Собираетесь? – риторически спросила она, оглядывая разбросанные по кроватям вещи.
– У меня тут, оказывается, столько барахла, – сообщила Диана, в этот самый момент заглядывая в очередной пакет. – Хочешь, шлепки тебе оставлю?
– Нет, спасибо.
– Шампунь еще могу оставить и крем для рук.
– Крем для рук давай.
Катя тем временем переоделась в джинсы, нахлобучила на голову кепку и плюхнулась на пустую койку. Диана покосилась на нее и насмешливо заметила:
– Тебе до выхода еще два часа.
– Приближаю, как могу.
Утренний обход бывал примерно в девять утра, Катя освобождалась в девять пятнадцать. Не высидев на кровати и пяти минут, она вскочила и принялась расхаживать по камере, как тигрица в клетке. На каждый скрип ворот, шарканье в коридоре, звяканье ключей Катя вздрагивала и впивалась глазами в дверь. Никто, однако, к ним не входил. Обычно утренние часы проходили быстрее всего – в полусне, в разговорах, без назойливого радио. Сегодня даже Ане казалось, что время до обхода тянется вечно.
Наконец из коридора донеслось хлопанье дверями и громкие голоса – верный знак, что обход начался. Катя, снова едва усевшись на кровать, тут же вскочила. Дверь открылась, и Катя в два прыжка оказалась перед ней.
– Который час? – вскричала она.
Толстощекий дежурный, одной ногой уже шагнувший в камеру, поспешно отступил обратно за порог.
– Восемь тридцать, – неуверенно произнес он, разглядывая Катю с опаской.
Та взвыла:
– Не может быть! Еще сорок пять минут!
Она поплелась обратно к кровати, а дежурный, все же вспомнив, кто тут главный, приосанился и вошел в камеру.
Перечислив три фамилии и отметив что-то у себя в тетрадке, он спросил:
– А ты, Вилкова, значит, сегодня выходишь?
– Да! – отозвалась Катя.
– И я сегодня выхожу, – забеспокоилась Диана, – вы про меня там не забыли?
– Всех выпустим, – успокоительно сказал дежурный. Аня помнила, что он вообще-то не самый разговорчивый здесь, но, кажется, сегодня у него было хорошее настроение. – Одна ты у нас тогда останешься?
Аня пожала плечами.
– Не грусти, подселим к тебе кого-нибудь, хе-хе. Будет компания!
Дежурный вышел из камеры, а Аня мрачно подумала, что одиночное заключение за последние дни превратилось в предел ее мечтаний. Все же спецприемник хорошо обучал довольствоваться малым.
Следующие полчаса прошли под нескончаемое Катино нытье – как только за ментом закрылась дверь, она спросила у соседок, сколько, по их мнению, уже прошло минут, покурила, спросила снова, переобулась в кроссовки, потом снова в шлепки, потом снова в кроссовки, спросила еще раз, покурила, повертелась перед зеркалом, спросила опять, поругалась с Дианой, потому что та отказалась отвечать, и наконец замолчала. Впрочем, молчание ее длилось недолго: она опять начала расхаживать по камере и горько сетовать вслух на отсутствие часов. Когда дверь в их камеру снова отворилась и блондинка, откатывавшая Ане пальцы, кивнула Кате, что пора выходить, все три сокамерницы вздохнули с облегчением.
