Все детство я прожил в страхе умереть от болезни или сдохнуть от голода и жажды. Я мечтал стать таким, как мои настоящие родители. Я полюбил их, закрыв глаза на то, что они со мной сделали. И знаешь что? – Ариан сильнее сжал плечи Санни. – Я нашел одного колдуна, который даровал мне бессмертие в обмен на клятву никогда никого не любить. Я думал, что это так легко, но в тот же день умерла моя мать, а мои друзья погибли мучительной смертью. Все люди, которых я любил. – Санни впервые видел, как Ариан плачет. – Я вернулся к колдуну. Он сказал, что во мне слишком много от людей. Он наложил цепь на мое сердце, чтобы я точно никогда не смог любить. Но и здесь я страдал, потому что поддерживать свою жизнь и жизнь цепи можно лишь поглощением душ любящих меня девушек.
Его голос стал ровным и спокойным:
– А твой отец наложил на меня проклятие, чтобы я не смог больше пожирать их души. Я пытался его уговорить. Сегодня я готов был стоять перед ним на коленях, чтобы продлить себе жизнь еще на шестьдесят-восемьдесят лет, но он остался глух к моим мольбам, закрыл глаза на крах своего королевства и отдал предпочтение долгу.
Ноги Ариана подкосились. Он медленно осел на землю, не отпуская рук Санни.
– Я пытался поглотить душу той девушки, но все тщетно. Проклятия не снять.
Санни душили слезы. Он хотел упасть на колени рядом с Арианом, заключить его в объятия и закричать: «Я люблю вас! У вас есть я!». Он был готов простить ему все ради того, чтобы Ариан ответил ему хотя бы взаимным объятием или благодарным взглядом.
Но гордость дала о себе знать. Гордость и стыд. Страшнее было то, что Санни не знал, перед кем ему стыдно.
Он помог Ариану встать, смотря на него твердо, безэмоционально, скрывая за каменным взором настоящие чувства. Он не хотел показывать их. Боялся, что они вновь будут отвергнуты.
– Я обещаю вам, что постараюсь уговорить отца.
Глава 27
Кален считал идею изучать стену бредовой, просто идиотской!
«Из Ионы получается крутой лидер, но планы у нее детские и никчемные».
Ему достался угол – самое заселенное место города. Пересиливая себя, он осмотрел три метра. Все-таки нельзя делать от души то, чего не хочешь.
Кален не чувствовал бы себя конченым идиотом, если бы вокруг не ходили люди, останавливаясь, чтобы посмотреть, чем он занимается, показать на него пальцем и сфотографировать.
Один раз он не выдержал: развернулся и показал прохожим с мобильниками средний палец. Те посмотрели на него с удивлением, щелкнули, делая фотку, и ушли.
– Ты слишком груб, – заметил Тревис.
Впервые за долгое время Хоулмз увидел, как друг прячет руки в карманах брюк и идет вразвалку, чем-то смахивая на Мартина Фримана.
– Заткнись.
– Будешь себя так грубо вести – никто к тебе не потянется.
– Прекрасно! Буду продолжать в том же духе!
– Похоже, у тебя совсем нет настроения.
– А я все думал, почему же мне так хочется убивать.
Тревис улыбнулся. Когда друг злился, его изумрудные глаза становились больше, но щеки и уши почему-то заливал румянец.
– Тебе нечем заняться? – Кален пнул камень, и тот отскочил от стены.
– Я уже осмотрел свой участок. Решил тебе помочь.
– Как мило с твоей гейской стороны.
В ту же секунду Кален пожалел о сказанном. Тревис вытащил руки из карманов и посмотрел на него со смешанным чувством: испуга, злости, унижения.
– Короче… я понимаю, что нравлюсь тебе, но мне ты безразличен.
– Э-э-э, – Станли скорчил кислую мину, – с чего ты вдруг так решил?
– Ты смотришь на меня.
– И? – Добродушная усмешка на лице друга заставила Калена пожалеть о сказанном уже во второй раз.
– Пытаешься помочь.
– И?
– Всегда мило мне улыбаешься.
– И?
– Даже когда все на меня злятся, ты ко мне добр.
– И? – Тревис был все ближе.
– А еще!.. У тебя расширены зрачки, когда смотришь на меня. Прямо как сейчас. И ты сделал мне искусственное дыхание. Считай, что поцеловал.
– Да ладно тебе. – Станли пожал плечами. – С чего ты вообще так решил? Я ведь и с остальными общаюсь так же, как с тобой. Кстати, я мог оставить тебя тогда и не спасать, раз тебе так не хотелось.
– Ладно, проехали с искусственным дыханием. Все равно со мной ты общаешься по-особенному. – Уверенность Калена таяла с каждой секундой разговора.
– Как думаешь, где я нахожусь все то время, пока не стою с тобой? С нашими друзьями. К каждому из них у меня особое отношение. Так что… не знаю, с чего ты вдруг решил, что я тебя люблю.
Кален почувствовал себя разбитым. Ему нечего было ответить. Все аргументы оказались легкообъяснимыми.
– Да я же пошутил. – Он сделал обиженное выражение лица. Это было в его духе – натворить дел и смыться. Как же вовремя он об этом вспомнил.
Кален ожидал очередной улыбки или усмешки или, еще лучше, смеха. Но вместо этого Станли помрачнел и тихо произнес:
– Не шути так. Это не смешно. Особенно о гейской стороне. Ты совсем меня не знаешь.
После пробежавшего по телу холодка Кален понял, что это действительно так.
«А вдруг Тревис – жестокий, холодный или извращенец? Они ведь обычно строят из себя хороших. Быть оптимистом сейчас в моде. Это всегда притягивает. Даже меня… Так, стоп. Я уже подозревал его в грязных делишках и в прошлый раз решил, что надумываю, но сейчас…»
– Эй, – вовремя вмешалась Иона, – чего стоим? Тревис, если закончил со своим участком, то можешь помочь Калену или поискать со мной Санни.
– Ларалайн сейчас одна смотрит свой участок? – Кален закатил глаза. – Неужели нельзя рассказать всем о трещине и приказать полицейским обыскать стену, а уже потом мы бы приступили к своей работе. Я здесь околачиваюсь уже три часа!
– Мы с Тревисом свое посмотрели, остались вы с Ларалайн, но она заканчивает, а вот ты… – Иона заметила проверенные Каленом несчастные три метра, – смотрю, не особо продвинулся.
– Потому что я считаю, что это безумно глупый план. На меня все смотрят, что-то говорят, даже фоткают, а у меня социофобия. Помните?
– Ладно, сейчас даже не так важна сама стена, как исчезновение Санни. Я думала, он решил прогуляться, но прошло три часа. Нужно идти его искать.
Спорить с Ионой никто не стал. Втроем они направились к Ларалайн. Но на участке ее не оказалось.
– Что за чертовщина? – Кален скорчил кислую мину и стал ходить вдоль стены. Ларалайн оставляла отметины через каждый метр просмотренного участка. На четырнадцатом метре отметины обрывались.
