Программирование – процесс создания некоего алгоритма. Как бы человечество не кичилось своими умственными способностями, не называло себя цивилизацией, в своей основе нас губит именно общество. Есть куча моделей поступков людей. По ним написаны книги, сняты фильмы, а изучение поведения продолжается. Влияет на это наше желание: мы жаждем вписаться в толпу, шагать со всеми в ногу. Древний инстинкт: вместе проще мамонта завалить и врагов отогнать. Он мутирует с каждым веком, превращаясь в монстра, губящего нас.
Новые кукловоды, приходящие на смену прежним, навязывают нам иные ценности, нагромождая их на давно известные и простые постулаты. Их всего десять – истин, по которым следует жить, но они тонут под грузом новых догм, диктуемых так называемой цивилизацией и бизнесом. И вот это уже настоящий оживший труп, созданный желающими нажиться на нём Франкенштейнами.
Я решила оседлать монстра в сугубо личных целях.
Внушить подруге, что я близка к самоубийству, оказалось сложно, но мне удалось. Я нагнетала ситуацию раз от раза, бросая новые зёрна сомнений, чтобы они взросли. Перед эффектным якобы уходом из жизни, я начала расставлять моральные колья, чтобы, как на охоте добычу, гнать Люськино сознание по нужной мне тропе. Проявляла интерес к сайтам самоубийц, к специфическим фильмам, болтала об этом с подругой. Демонстрировала Комаровой свои намерения, и она сдалась.
В тот день я ждала её. Хотела, чтобы Люда вытащила меня из петли и сдала медикам. Оставила входную дверь открытой, набросила на турник в межкомнатном проёме верёвку, сделала петлю. Поняв, что трагизма мало и его следует усугубить, я набросила петлю на шею.
Случилось то, чего не было в моём плане: я поскользнулась и повисла, начала задыхаться.
Самые страшные мгновения уходящей жизни те, в которых присутствует беспомощность и осознание конца. Бессилие – подлинное проклятие, и оно настигло меня. Я умерла. Очнулась в реанимации.
В больнице со мной разговаривал психиатр и на вопрос: «Слышу ли я голоса», честно ответила: «Да».
Их было много – голосов. Они болтали на разные лады, сводя меня с ума. Хотелось биться об стену, выпрыгнуть из окна, вскрыть вены, чтобы прекратить эту какофонию. Но мне ничего не пришлось делать. Однажды я проснулась и услышала тишину. Она казалась звенящей, такой, что даже уши заболели. Я испугалась, закричала.
Из больницы меня выписали, но врача посещать велели. А потом явился Артём. Он так и не узнал, что я валялась в больнице. Желал, чтобы я встретилась с одним человеком, передала ему конверт и записку. На этом всё – он ушёл навсегда.
Долго смотрела на почерк гадёныша в сообщении. Буквы ровные, красивые. Голос внутри меня шептал, что я не должна ничего делать, но я не прислушивалась. Подошла к окну и приложила лист к холодному прозрачному стеклу. Мне казалось, что если посмотреть на свет, то внутри бумаги увижу какие-то скрытые знаки.
А голос продолжал шептать. Чтобы покончить с ним, я врезала по раме кулаком, распахнула её. Вспомнилась мама, её хрупкие руки, прижимающие чистый лист и книгу под ним к стеклу. Она срисовывала мне картинки из печатных изданий, а я их раскрашивала потом. Света, проникающего сквозь прозрачную преграду, хватало, чтобы видеть контуры рисунка и переносить его на чистый лист.
Бросилась к столу, достала блокнот, вырвала из него пару листов. Взяла рукописный текст поручения, прижала к стеклу, а поверх него положила чистую страницу. Сообщение, предназначавшееся для мужчины, обвела ручкой, стараясь не торопиться, чтобы получилось похоже. Когда работа была закончена, отыскала буквы в старом тексте и дописала: «Садись за столик». Послание получилось очень похожим. Если бы не моя приписка не отличила бы от оригинала.
Быстро собравшись, отправилась по адресу, где проживала девушка Тёмы. Позвонила ей в дверь, сунула записку прямо в руки. На следующий день встретилась с мужчиной средних лет и перхотью на плечах. Его звали Варёный – так сказал Артём. Я попросила Вовку Жданова найти этого человека и он нашёл. Константин Янович Варенков – так его звали при жизни.
– Как всегда? – спросил он.
– Да, – кивнула и продолжила переминаться с ноги на ногу, не зная, что делать дальше.
– Дата срочная. Деньги с процентами?
– Не знаю, – быстро ответила я.
– Ладно.
Я отдала ему записку, деньги и фотографию девушки Тёмы.
До последнего сомневалась, следовало мне передавать записку той девушке или нет. Ведь я понимала, что бывший солдат срочной службы Варенков, служивший в Афганестане, освоивший профессию подрывника, не просто так получил деньги. Но когда Артём сказал, что я должна быть там и занять один из столиков – разозлилась. Переигрывать события не стала. Именно в тот момент я признала себя убийцей.
Да, я пришла в назначенный день и время, видела Варенкова, наблюдала, как красивая девушка, похожая на дорогую куклу, садится за столик. Потом был взрыв. Я оказалась рядом с трупом девушки первой. Даже сейчас, не могла забыть губы убитой: красивые, пухлые, а на них нежно-розовый блеск. Ресницы очень длинные.
Фарфоровая кукла лежала на грязном асфальте – сломанная и никому ненужная. Я напитывалась холодом смерти, и думала лишь о том, что с Артёмом всё будет кончено. В ладони девушка сжимала флешку – я забрала её себе. Позже, просмотрела информацию, спрятала.
Лоскутов-старший пришёл спустя две недели в мою квартиру и учинил допрос. Я от души наплакалась, внимая его угрозам в мой адрес. Конечно, я рассказала свою версию происходящего, но мне не очень-то и поверили. В глазах Лоскутова я была запуганным бешеным зверем, умеющим хорошо стрелять. Он знал, что я продолжала лечение от суицида, какой диагноз мне установили, и делил сказанные мной фразы на десять.
Я поведала про Артёма – мне не поверили. Тогда рассказала правду, почти правду, утаив совсем немного. В моей версии проистекающего я оказывалась не в том месте и не в то время по воле своего парня – Артёма. На дачу мы ездили развлекаться, и заниматься сексом. Я даже показала Лоскутову-старшему фотографии, сделанные мною во время слежки, среди которых оказалась парочка портретных. Я очень боялась, что Лоскутов спросит: почему на снимках, нас нет вместе, а Тёма только один, но в голову братка это даже не пришло. Его заинтересовали снимки людей, с которыми встречался Мосейчук-старший. Лоскутов забрал всё, а я едва не задыхалась от досады, что не удалось навести на мысли, что Артём – стрелок.
Но как получилось – так получилось. Главное, что Лоскутов заинтересовался.
Про теракт я рассказала в подробностях, сославшись, что ждала своего парня на улице, возле веранды кафе.
От меня отстали. Навсегда.
Позже, я узнала, что отец Артёма умер от сердечного приступа, а сын скрылся в неизвестном направлении. Не передать словами, насколько я расстроилась. Зная тогда, что придётся жить ожиданием, когда Тёма решится на месть, не стала бы отдавать записку той «кукле» – сама села бы за столик.
