– Я знаю, что твоё имя при рождении Мария Александровна Суздальцева. Ты сменила всё кроме отчества, но сделала это после больницы… После суицида. Ты лечилась целый год. Отчима твоего пригласили преподавать в Германии, а ты вернулась в институт. Перед отъездом ты стала Тереховой – взяла его фамилию.
Вот и отговорка. Артём сработал катализатором для приостановки сделки. Они начнут его искать – вполне себе повод для обеих сторон. Меня станут охранять, раз уж мне кто-то угрожал. Чувствую, что дома наступит ад. Меня будут расспрашивать, а я…
Что буду делать я?
М-да. Отличный вопрос. Потом подумаю. А сейчас надо играть, как делают это они.
– Значит, ты знаешь моё настоящее имя, – хмыкнула я. – Мало того я не просто так в этой больнице. Хорошо. Вам с братом нужно время понять: в чём дело – оно у вас есть.
– Я люблю тебя.
– Мои вещи где? Мне не говорят. Будь добр, ты скажи.
– Они в гардеробной. Но тебе запрещено гулять.
– Отчаливай. Надоел. Дай спокойно долечиться.
Было заметно, что Илье не очень нравится мой грубый тон, но он стерпел. Чмокнул меня в лоб и губы, ещё раз произнёс слова любви, а затем спокойно отбыл. А я не двинулась с места, ведь нужно было продолжать разыгрывать из себя жертву. Только теперь я была не она, скорее уж походила на гончую, взявшую след.
Увидев Лоскутова на улице, я кивнула ему, отвечая на прощальный взмах рукой. Убедившись, что он скрылся на подъехавшей машине, спрыгнула с подоконника и бросилась по длинному коридору в гардеробную, где висели мои вещи. Отыскав куртку, обшарила карманы и выудила из нагрудного, открытку. На ней всё также на красивом фоне из букета роз едва заметно проступали часы, показывающие без пяти минут двенадцать. Только на обратной стороне слов не было. Пусто.
Повертев открытку в руках, я принюхалась – обычный типографский запах. Такой бывает в книжном магазине или на почте.
Произошла подмена послания. Когда? Либо здесь, в больнице, либо в карете «Скорой помощи», либо там, на пикнике. Последнее, мало вероятно, хотя про «Скорую» тоже как-то не верилось. А вот в больнице любой может войти в гардеробную и сделать, что душе угодно.
Я не понимала, что именно добивался от меня Артём. Поначалу, когда обсуждала эпистолу с Люськой на пикнике, она усмотрела в часах и букете цветов некий сакральный смысл или намёк. Мы, прогуливаясь по парку, обсуждали, чтобы всё это значило, и почему часы показывали именно такое время. Подруга считала, что в полдень должно что-то произойти. Теперь я понимала, что речь шла о полуночи.
К чему эта головоломка? Выглядела она пошло, вульгарно, словно Артём начитался бульварных детектив и теперь рассовывал подсказки – некий устрашающий посыл.
Зачем?
Дешёвая постановка! Ненужный жест и убогость мышления! На него не похоже. Артём никогда не прятался бы за маниакальную ширму. Получалось, что открытку от него мне подбросили. А вот с этим следовало разобраться. Рано радоваться отменённому Дню сурка, но странно всё, нелепо, потому обнадёживает.
Переодевшись, взяла куртку, отправилась в свою палату, чтобы забрать сумку, написать расписку, и отчалить. Моя извечная безалаберность в отношении вещей сыграла мне же на руку – сумку забыла в припаркованной машине и она не сгорела. Мало того, в сохранности оказались не только документы, но и деньги: зарплата за месяц плюс отпускные.
В общем, на первое время, даже с разъездами по городу вполне себе можно существовать. А я собиралась это делать, переехав на квартиру отчима, которая год назад досталась ему по наследству.
Сразу за поворотом к моей палате я услышала голос лечащего врача, того самого, к которому ложилась на обследование каждый год в течение трёх лет.
Остановилась – пусть поговорит с родственником пациента, уйдёт, и я спокойно заберу свои вещи.
Михаил Самуилович – психиатр от Бога. Мне повезло, что попала именно к нему. Возможно, после первого суицида я сделала бы вторую попытку, но теперь по-настоящему. Его усилиями я всё ещё топтала грешную землю.
Первый раз наш с ним разговор показался мне мукой. Он резал по нервам, жёг сердце. Высокий, очень худой мужчина, с карими внимательными глазами, не желал меня отпускать в палату на первом приёме, продолжая задавать неудобные вопросы. Ему было трудно меня разговорить, но случилось, и я обрекла себя на длительную терапию, а затем и полное выздоровление… До последнего момента.
За семь лет Михаил Самуилович не изменился – такой же высокий, худой. Всё также спокойно говорил, мягко улыбался. Только седины добавилось на висках, а на рабочем столе в ординаторской обосновался портрет симпатичной девочки лет пяти.
Внучка? Дочка?
Какая разница.
– Значит, вы не рекомендуете сейчас допрашивать Маргариту Александровну?
Вопрос задала молодая женщина с русыми волосами, убранными в гладкую прическу. На ней были надеты модные чёрные брюки, распахнутая утеплённая кожаная куртка, малиново-бордовый свитер. Его вкусный цвет удачно сочетался с помадой, которая делала пухлые губы женщины манящими.
– Не сегодня, – ответил Михаил Самуилович, пряча руки в карманы медицинского халата. – Завтра – пожалуйста, но не сегодня. К тому же я бы не рекомендовал допрашивать, скорее уж побеседовать. Маргарита Александровна под медикаментами. Любое слово…
– Понимаю, – резко оборвала его женщина. – Я могу, в таком случае, поинтересоваться её состоянием здоровья и диагнозом?
– Конечно, я готов вам предоставить всю информацию. Напишу завтра.
– Хорошо. А на словах вы можете что-нибудь пояснить? В частности, рассказывала ли ваша пациентка или упоминала вскользь о некоем Артёме. Одна из версий, которая прорабатывается следствием: угрозы Маргарите Александровне.
– Да. Фонбор Артём. Когда она первый раз поступила в наше отделение, а было это семь лет назад, мы много разговаривали о нём.
Женщина слегка прищурилась, а я прижалась к стене – вдруг увидит?
– Я разговаривал с её родными, подругой, чтобы помочь Маргарите, хотя впрочем, раньше её звали иначе. Мария Александровна Суздальцева – она была под этим именем, когда чуть больше семи лет назад с ней произошёл несчастный случай. Об этом происшествии много писали: теракт на площади маленького провинциального городка. Она была одна из жертв. Я сейчас не помню, в каком местечке это произошло, но в медицинском деле это есть.
– Вот как? Надеюсь на полную информацию. Так что с её диагнозом?
– Персекуторная паранойя.
– Мания преследования? Как это выражается?
– Психоз – не мания, – поправил доктор и откашлялся.
Ну, всё! Началось!
Да, я боялась, долго и беспричинно, но доктор ошибался в главном – это прошло. Испарилось, как только увидела ту девушку, которая лежала на мощёной площади, а её кровь заполняла трещины, сколы и швы между тротуарными плитками. С того момента я перестала трусить, но мне резко захотелось удавиться. Так что с временным приложением к моему страху вышла ошибочка. Но доктору такое знать не обязательно. После суицида я напротив – перестала трястись.
