– Привет! – Возле биорегенератора стояла Кристина с ее медицинским халатом в руках. – Как дела… ты почему совсем голая?! – Она подала блондинке халат: – Одевайся скорее!
– Одноразовые шорты закончились, – Ингеборга встала с ложа и набросила на себя халат. – Был большой наплыв пациентов, с поверхности вернулись инженеры и спецназ, все на них ушло.
– Надо было сказать Карену! – Кристина торопливо застегивала на Ингеборге пуговицы. – Он бы вставил бездельникам в химчистке, быстро бы принесли новые! Через полчаса была бы новая стопка! Лучше подождать, чем позволять пялиться на себя всем подряд! Тут же теперь полно камер!
– Плевать, – равнодушно ответила блондинка. – Ждать слишком долго. У меня было окно в полтора часа. Для сеанса лечения требовалось сто минут. Я и так опаздывала. Очередь есть?
– Пол приемного покоя! – подтвердила Соколянская. – Ничего, двадцать минут подождут, никто не рассыплется! У одного из техников интоксикация начинается раньше, я его положила в третий БР и запустила стандартную процедуру детоксикации! Остальные ждут тебя. Не торопись, там ни у кого проблем нет!
– Я подойду через десять минут. – Ингеборга коснулась сенсора подготовки биорегенератора к приему нового пациента и направилась к двери своего кабинета. – Только биораствор смою.
Она зашла в свое маленькое жилище и заперлась на замок. Потом прошла в крохотный санузел и тоже заперлась на замок. После мятежа в ее кабинете-квартирке появились обшитые металлом двери, которые так просто плечом не вышибешь, и надежные замки, запирать которые стало хотеться всегда, даже если заходишь внутрь на минуту. По ее просьбе в дальнем углу санузла было устроено подобие душевой кабины: на стене укрепили душевую лейку, угол отгородили пластиковой ширмой. Лечиться ей приходилось много, по нескольку сеансов биорегенерации в сутки, ходить в душ стационара, где мылись пациенты, было страшно, и она прямо сказала об этом Брилёву. Тот очень активно пытался убедить ее переселиться на первый уровень в какой-то суперлюкс, но был вынужден согласиться, что это еще больше все затянет. По его приказу охрана медотсека была усилена, и Ингеборге создали все требуемые условия, включая разрешение на ношение оружия.
Девушка сняла халат, зашла за ширму и включила подачу воды. Напор был неважный, видимо, третий уровень опять трясло, и часть водных скважин вышла из строя. Такой напор всегда бывает в те часы, когда обрушившиеся водные шахты чистят или бурят заново. Техники, которые делали ей этот душ, предупреждали, что так будет. Потому что места в санузле мало и поставить насос для увеличения давления некуда. С самими насосами тоже жесточайший дефицит, но для нее нашли, было бы куда ставить. Минут пять Ингеборга смывала с себя остатки раствора, потом выключила вяло брызжущий душ, подошла к зеркалу и протерла ладонью покрывшую его испарину.
Сейчас ее лицо уже похоже на лицо. Оно еще в розовых пятнах новой кожи, но это пройдет. С волосами дела обстоят хуже, шрамы на голове затянулись, и на их месте сейчас пустые проплешины. Там, где удары вырывали из головы клоки волос, новые волосы начнут расти через пару недель, когда лечение будет закончено полностью. Пока же голова покрыта россыпью небольших, но хорошо заметных розовых проплешин, просвечивающих через нежно-соломенные волосы, которым посчастливилось уцелеть. Если посмотреть со стороны, то нужно радоваться. Волос стало меньше всего лишь на треть, и они когда-нибудь отрастут, розовые пятна под ключицами и на боках, где были сломаны ребра, не в счет, они заживут, теперь в этом сомнений нет, зато диагност – не нож, и повредить ей мозг Зарема не смогла. Лицо удалось спасти. Все просто очень хорошо. Случилось бы такое лет сто назад, когда биорегенераторов еще не существовало, она бы в двадцать лет стала уродом на всю оставшуюся жизнь.
Она вспомнила, как впервые увидела свое изображение после того, как вышла из биорегенератора. Ей тогда показали записи с камер наблюдения. Там хорошо видно, как Порфирьев укладывает ее в БР, и Кристина запускает программу оказания первой врачебной помощи при сотрясении мозга. Эта процедура не подходила для текущей ситуации, но ее оказалось достаточно, чтобы Ингеборга пришла в сознание. Она вышла из биорегенератора, задала параметры лечения Порфирьева, Овечкина и себя и вновь легла обратно. Но самой ей так и не удалось вспомнить, как это происходило.
Первые четверо суток было очень больно. Боль была непрерывной и одновременно разной, вгрызаясь то в голову, то в сломанные кости, то в разорванное лицо. Она прекращалась только внутри биорегенератора и вновь начиналась, стоило девушке покинуть его ложе. Эти дни прошли, словно в тумане из паров серной кислоты. Потом стало легче физически, но гораздо тяжелее морально. Сначала она боролась за жизнь Порфирьева, у которого сработал накопительный эффект множества облучений и интоксикаций, и капитан едва не умер. За это время он не пришел в сознание ни разу, и она искренне была этому рада, учитывая то, во что превратилось ее лицо. Потом отрицательную динамику Порфирьева удалось переломить, и он быстро пошел на поправку, сказалась мощная генетика. К этому моменту раны на ее лице выглядели особенно жутко, и она едва не разрыдалась, когда капитан впервые открыл глаза.
Но Порфирьев отреагировал на ее изуродованную физиономию невозмутимо, и даже не было понятно, отреагировал ли вообще. В первую секунду Ингеборга даже испугалась, что у него осложнение на зрение и капитан ничего не видит. Но потом Порфирьев скосил глаза на текущие по ее щекам против воли слезы и хрипло прорычал:
– Больно?
– Угу, – всхлипнула она, торопливо стирая щиплющие свежие шрамы капельки.
– Пройдет, – он болезненно поморщился, словно вспоминая столь же болезненное событие. – Вылечишь. Мне раз лицо осколками посекло. И ничего, вылечили. Через полгода следа не осталось.
– Если сильно-сильно присмотреться, то можно заметить, – слезы никак не останавливались.
– У тебя раны неглубокие, – капитан устало всмотрелся в ее лицо. – Тебе проще. Следов не будет. Лицевые переломы есть?
– Две трещины, – пожаловалась девушка, словно это капитан являлся ее лечащим врачом, проводящим осмотр пациента, а не она сама.
– Из-за их опухолей все выглядит страшнее, чем на самом деле. – Порфирьев облизал сухие губы. – Гематомы сойдут – сама увидишь. Мне бы попить. Есть вода?
С того момента о ее лице он больше не говорил. Вскоре стало ясно, что его отношение к ней не изменилось, и это отчасти радовало. Раз не стало хуже, значит, он хотя бы не считает ее уродом. А вот она себя таковым считает до сих пор, особенно глядя в зеркало. Но это тоже мелочи, логика и специальность подсказывали, что это пройдет, как только исчезнут следы от ран и хотя бы немного зарастут волосом проплешины. Гораздо хуже дела обстояли с психикой. Она снова стала бояться темноглазых и темноволосых людей, как тогда, после гибели родителей. Любой из них вновь казался убийцей, готовящимся взрывать, стрелять в людей или напасть сзади, стоит тебе отвернуться. Первые несколько дней страшно было даже подходить к пациентам, и без подруг она наотрез отказывалась заниматься лечением. И стоило ей остаться одной, как она пряталась в своем кабинетике даже от собственной усиленной охраны. Несколько раз Брилёв лично приходил убеждать ее в том, что все в порядке, опасность миновала, все террористы уничтожены и никакой угрозы более нет, но легче от этого не становилось.
