Начальник смены предложил Овечкину напарника, но Антон отказался. Это далось ему с большим трудом, он с удовольствием бы лазал по крыше не в одиночку, это увеличивает шансы на выживание, но сейчас нельзя давать кому бы то ни было возможность украсть у Овечкина его заслуги. Достаточно того, что Миронов уже сделал это. Неважно, специально или непреднамеренно, Антону от этого не легче. Поэтому он справится сам! Немного успокаивал тот факт, что снаружи каньона, в местах, где проводились какие-либо работы, Порфирьев всегда приказывал врывать глубоко в землю прочные якоря, к которым можно пристегнуть страховочный трос. Проблема в том, что самих тросов не хватало, поэтому их длина была ограничена четырьмя-пятью метрами, часто приходилось отцепляться от одного якоря и прицепляться к другому. Когда ты работаешь на ограниченной площади, например месяц возишься с ретранслятором и его кожухом, то это не проблема. А вот ходить по крыше, размеры которой гораздо больше твоего троса, совсем не просто. И совсем не спокойно.
Едва Антон вышел за пределы каньона, как стало ясно, что, пока не начнется штиль, осмотреть крышу снаружи не удастся. Ветер не был ураганным и даже дул не со стороны эпицентра, и радиационный фон не возрос. На ровном месте вполне можно было идти. Но на покатой крыше удержаться на ногах будет тяжело, а через бурлящее в ядерной ночи пыльное месиво много ты не разглядишь. Пришлось ждать почти полчаса, пока все стихнет. Едва установился штиль, Овечкин поспешил вверх по склону, старательно перемещаясь от одного страховочного якоря к другому. В замутненной пылью темноте плохо видно даже в штилевой обстановке, и рисковать совсем не хотелось. Здесь, на склоне, радиационный фон был выше, и с каждым десятком пройденных метров продолжал расти вместе с падением температуры внутри скафандра. Нервы начало покалывать от вполне объяснимо возникшего страха, но Антон упорно держал себя в руках. Он тут уже работал, даже еще выше, чем сейчас! Фон опасный, но не катастрофический, защита в совокупности с антирадом спасут его от смертельного облучения. Температура внутри скафандра опустится где-то до семнадцати градусов и будет держаться на этой отметке, если не начнется ураган. И работать здесь часами изо дня в день ему сейчас не приходится. Нужно вытерпеть и сделать все сейчас, чтобы добиться своей цели и никогда больше не участвовать в экспедициях.
К счастью, на этот раз удача была на его стороне. Он смог обойти всю крышу до начала последовавшего вскоре бурана и даже чуть не упал с ее края, но вовремя заметил обрыв. Доработанная мегамозгами крыша действительно получилась гораздо прочнее предложенной им версии. Вес одного человека она выдерживала легко, он даже пробовал пружинить на ногах и не стал подпрыгивать из сугубо практических соображений. Уже было ясно, что каркас выдержит такую нагрузку, но если он продырявит лист обшивки, Порфирьев сделает его виноватым. Сама по себе поверхность крыши уже была заметена радиоактивным крошевом, и для того, чтобы осмотреть стыковочные швы кровельных листов, приходилось ложиться чуть ли не на живот. Радиационный фон у поверхности существенно возрастал, и это изрядно било по нервам. К тому моменту, когда Овечкин получил от осмотра все, что хотел, его сила воли изрядно просела, и ноги сами понесли тело к бункеру. В это время в каньоне уже трудились новые люди, прежняя рабочая команда проходила противорадиационную обработку скафандров, и Антону пришлось отстоять очередь в кабину очистки.
– Господин Инженер, прошу зайти в кабину! – Тон Наили в громкоговорителях звучал подчеркнуто официально, но сама она светилась от радости, через прозрачную перегородку это было хорошо заметно. – Вы в порядке?
– О’кей! – Овечкин улыбнулся девушке, занимая место в кабине.
– Рады это слышать! – Она заулыбалась еще лучезарнее и запустила процедуру.
Пройдя очистку, Антон переместился в помещение для снятия скафандров, и Наиля выбежала ему помочь, в респираторе и перчатках, согласно инструкциям. Овечкин сверился с хронометром:
– Необходимо сделать отметку в электронном паспорте скафандра о том, что я использовал его три часа тридцать минут. Я дышал кислородной смесью в закрытом цикле, следующий, кто наденет скафандр, должен знать, что это была не утечка.
– Я все сделаю сама, господин Инженер! – немедленно заявила девушка. – Не беспокойтесь об этом! Уверена, у вас есть более серьезные дела! – Она покосилась на снимающих скафандры рабочих и тихим шепотом произнесла: – Но если среди важных дел у вас найдется несколько минут, то мое предложение об экскурсии по Центру все еще в силе. Пока вы болели, тут многое изменилось, я буду рада показать вам нововведения! Мне пора идти, у нас много работы!
Она принялась размещать скафандр в шкафчике, и Антон направился в офис ЭК. Приятная девушка. Милая, скромная и добрая. Очевидно, что душой болеет за будущее Центра. Ценит его работу и пытается помогать по мере сил, хоть и понимает, что мало чем способна облегчить стоящие перед Инженером задачи. Он бы пообщался с ней, чтобы лучше понимать свои рейтинги среди тех, кто не вхож в военную хунту, но сейчас каждая минута на счету. Нужно разработать подробный план работ по глобальному строительству ангара Овечкина. Уже понятно, что крышу можно и нужно облить водой, но это лишь начало. Остальное требует детальных расчетов, сделать которые он может только на работе. Дома Дилара не даст ему такой возможности, придется делать то, что требует ее бизнес, и при этом не провоцировать ставшую токсичной жену на скандалы. Антон вспомнил злое лицо Дилары и невольно потер отметины от ее ногтей, оставшиеся на запястье. Перед глазами непроизвольно возникла восторженная улыбка Наили, восхищенные взгляды женщин в столовой и уважительное отношение нового персонала Экспедиционного Корпуса. Овечкин, насупившись, ускорил шаг. Нужно проработать в офисе максимально возможное время. Пожалуй, в медотсек он пойдет только тогда, когда до интоксикации останется полтора часа. Полчаса в очереди, час на детоксикацию, потом необходимый душ – все это будет зафиксировано в сети, и Дилара не сможет устроить ему скандал из-за того, что он специально задержался на работе.
* * *
Освежающий поток чистого кислорода вытеснил сознание из липкой пустоты тяжелого, словно чугунная болванка, медицинского сна, и Ингеборга открыла глаза. Сеанс лечения закончился, и автоматика распахивала крышку биорегенератора, готовясь выдвинуть наружу ложе с пациентом, одновременно являвшимся собственным лечащим врачом. После только что откачанного биораствора, температура которого всегда поддерживалась на уровне температуры тела, воздух в операционной казался немного прохладным, и по коже побежали мурашки. Пиломоторный рефлекс вызвал легкий зуд в недавно восстановившейся коже, и Ингеборга посмотрела на свои руки. Шрамы на предплечьях заживали гораздо медленнее, чем срастался перелом левой лучевой кости, но сейчас, спустя месяц после травмы, биорегенерация была завершена почти полностью. Грубых и уродливых келоидных рубцов уже не осталось, но новая кожа на местах их бывшего расположения была еще тонкой и розовой. Это мелочи, еще неделя, максимум две, и следов не останется. Повезло, прямо скажем. Она ведь не пластический хирург. Но со шрамами справиться получилось. Особенно на лице. Раны там были рваные, но не глубокие, и сейчас не вызывает сомнений, что кожные покровы удастся восстановить без следов. Но в первые дни было очень страшно. Лицо превратилось в уродливое месиво из рваной кожи, и интерес к жизни едва не покинул девушку.
