- Здравствуйте. Мне нужно...
- Знаю, что вам нужно, - ее голос звучит грубо, она подходит к компьютеру, щелкает по клавишам. - У меня память, как у Ореховки.
Я улыбнулся, не понимая, о чем говорит эта суровая дамочка с тонкими, как ниточки бровями. Последний раз я такие видел по телевизору.
- Как ваш лабрадор?
- Уже лучше. Но надо контролировать.
Раскладывая бумаги, пробивает она края дыроколом, каждый удар отдается грохотом в моей затуманенной предвкушением встречи с Ириной голове.
- Когда ты выходишь с собакой на улицу, - начинает Прокофьевна, поправляя гульку на макушке, резко выплевывая слова, как надоевшую жвачку, дергано, рвано, - нужно заранее просчитывать ситуации и ходы. Выбирать безопасные маршруты. К сожалению, для владельцев собак всё меньше и меньше мест, где можно нормально погулять с собакой, так ведь, Павел?
Ее взгляд острый и безжалостный, гулька подскакивает от резких движений.
Я киваю, Мари послушна сидит рядом, уложив хвост на пол. Облокачиваюсь на стойку, оглядываясь по сторонам. Из-за угла появляется курчавая голова Ольги, девица машет мне, лучезарно улыбаясь. А я напрягаюсь.
- Поиграть, - снова привлекает внимание главная медсестра, - покидать палочку, - бамс, еще один бамс. - Да ещё эта точечная застройка, в центре больших городов практически не осталось мест для собак. Я вот долго жила в мегаполисе, а потом решила, что воздух важнее супермаркетов. Там так же тяжко. Рамки зажимаются, город давит. И одно из побочных последствий этого — собаки уменьшаются в размерах, заметили, Павел? Раньше собаки большие были, - смотрит она мне в глаза, прищуриваясь, — сенбернары, кавказы, алабаи, мастино. А сейчас всё больше йоркширские терьеры да мопсы. Вот ваша собака настоящая. Хотя, - делает она последние дырки с таким грохотом, что шатается стол, - для меня куда важнее люди, Павел. С ними надо добрее.
Доброта так и сочится из глаз "гульки", а по коридору, быстро передвигаясь, бежит Ольга и тут же виснет на моем плече.
- Пашка, привет. Мари, привет! – наклоняется, продолжая держаться за меня, да так, что кудряшки свисают почти до самого пола.
Собака безразлично поворачивает морду, хвост лежит на полу, как обрубленный.
Я не успеваю поздороваться, потому что Тамара Прокофьева гаркает на Забейворота.
- Ольга! Опять работы нет? Ну-ка брысь отсюда, - хлопает главная медсестра по столу и Ольгу сдувает ветром.
- Мне бы рентген сделать собаке!
- Я помню, я все помню! Я же говорю у меня память, как у Ореховки.
Я хмурюсь, собираясь спросить причем тут вообще ореховка и кто это такая? Но запах знакомых духов моментально лишает разума.
- Эта маленькая птичка, Павел, - читает мои мысли врач Мари, кладет на регистраторскую стойку какой-то журнал, вытягивая руку возле меня, почти касаясь, - способна запомнить местонахождение тридцати трех тысяч кедровых орешков, – наши взгляды встречаются,и пусть вид у нее очень профессиональный, но я все равно не могу отвернуться. - Самое удивительное, это то, что они прячут маленькие орешки в опавшей листве и без труда их отыскивают зимой под снегом. Эта птица обладает потрясающей пространственной памятью, которая помогает ей запоминать отдельные объекты и воспроизводить их местонахождение. Такого не может никто из живых существ.
Она продолжает шевелить губами, но я уже не слышу. Просто наблюдаю, словно впитывая. Женщина нарушившая мой покой. Она дразнит меня просто тем какая она есть, распаляя, берет за живое. Это происходит постоянно. Огромные глаза, белая кожа, блестящие губы. Ирина чем-то цепляет меня, сама того не понимая, и даже не телом, которое несомненно возбуждает мою фантазию. Общее ощущение. Какая-то забота, которая исходит от неё, доброта, умный взгляд. Серьезность, глубина, жизненный опыт, то, как она отвечает на мои провокации. Девчонка не сможет реагировать также. Мне хочется с ней разговаривать.
Возможно я извращенец. Разве подобные качества могут заводить? Но меня тянет забрать Ирину в плен рук, сжать. Синхронно горячее и какое-то нежное желание. Мне бы сутками её рассматривать, трогая лицо, чтобы позволила пальцем коснуться своих губ, чтобы пососала палец, впустила в свой бархатный рот, дала почувствовать себя хозяином.
Но Ирина не способна на легкомысленные отношения. Это я уже понял. И самое удивительное, что так она мне нравится ещё больше. Хочу, чтобы дала и не давала одновременно. Потому что губы, пусть и временно, отвечают на поцелуй, тело тянется ко мне, глаза блестят, щеки пылают.
Отказы действуют как спичка, поднесенная к бочке с порохом. Ирина будит во мне небывалое, мощное желание. Сексуальная фантазия требует взять её прямо на рабочем месте. Одной рукой тянуть за волосы, второй ласкать грудь, при этом снизу вдалбливаться в тело. Красивая и нежная. Это чувствуется.
Весь вечер на празднике я наблюдал за ней и мужем. И могу сказать точно, что она не хотела того, что он делал с ней. Иногда мне казалось, что ей попросту неприятно. В Ирине есть слабость, которую видно, несмотря на то, что она старается изображать счастливый брак. Я чувствую её боль, как будто способен читать мысли, все что задумывалось, как простая интрижка превращается в черт знает что. К желанию спустить по коленкам докторские штаны примешивается необходимость общения.
- Да, Ирина Владимировна мне и рассказала, какая именно у меня память. Свободен рентген, - кивает.
Тамаре Прокофьевне я тоже не нравлюсь. И хотя мне лень разбираться в ее поведении, но улыбаться мне главная медсестра клиники не спешит.
- Как шиншилла? – спрашиваю у Ирины, когда Мари уводят за дверь с жутковатым черно-желтым знаком.
- Умерла, - опускает голову врач, вздыхая и разглядывая свои руки.
Она переживает, что не справилась. И эта эмоция касается меня острым лезвием ножа у самого горла. Медицинский персонал и пациенты с кошками, собаками и хомяками в руках туго наполняют коридор под завязку, проскальзывая мимо нас, создавая немыслимую звуковую какофонию. Я понимаю ее, как же я ее понимаю.
- Не все в этой жизни зависит от нас. Спасти всех невозможно, - хмурюсь, касаясь женского плеча, искреннее сопереживая, поддерживая, как будто имею на это право, - я знаю, о чем говорю.
Доктор Ирина подымает на меня глаза. Печально смотрит, и мне хочется пожалеть ее, обнять, поцеловать в макушку.
Мне не нравится куда все это ведет. Я превращаюсь в ее поклонника, в несчастного дрочера, что безответно влюблен в жену большого начальника. Не собираюсь стонать и плакать, ожидая ее взгляда. Я не такой, я свободный, как ветер, я живу, как хочу, я сам себе хозяин. Я горячий источник неприятностей. Поэтому, когда Ирина вместе с еще одним доктором подходят ко мне, с улыбкой сообщая, что все идет отлично. Я уже вижу себя в гребаной френдзоне. И ни одна женщина меня туда не загонит.
Очкарик с кипой снимков удаляется восвояси, и пока Ирина все еще всматривается в слайд-пленку, я наклоняюсь к ее уху.
