Дамон...
Почему он не слушает? Почему он пьет эту невероятную кровь с ароматом потустороннего мира и не слушает, что ему говорит донор?
Пожалуйста, Дамой. Сопротивляйся...
Он должен узнать этот голос. Он ведь столько раз его слышал.
Я знаю, что они управляют тобой. Но они не могут управлять тобой целиком и полностью. Ты сильнее их. Ты сильнее...
Что ж, так и есть. Но он все хуже и хуже понимал, что происходит. Кажется, донор был чем-то недоволен, а он, Дамон, был виртуозом в искусстве делать так, чтобы донор был доволен всем. Вдобавок он плохо помнил... нет, он обязан был вспомнить, как это началось.
Это я, Дамон. Это я, Елена. И ты делаешь мне больно.
Как больно и как путаются мысли! Елена должна была с самого начала быть умнее и не сопротивляться, когда он впился в ее вены. От этого только больнее, а толку никакого — лишь голова работает хуже.
Поэтому сейчас она пыталась заставить Дамона побороть жуткую тварь, которая сидела у него внутри. Все бы ничего, но перемены должны были произойти изнутри. Если она заставит его это сделать, Шиничи поймет, что к чему, и просто-напросто заразит его снова. Вдобавок старый простой трюк — «Будь сильным, Дамой», — явно не срабатывал.
Неужели получается, что единственный выход — это умереть? Она могла бы сразиться с этой тварью сама, но понимала, что Сила Дамона сделает сражение бессмысленным. С каждым глотком ее новой крови он становился все сильнее и сильнее, все больше и больше; превращался в...
Во что? Это ее кровь. Может быть, он откликнется на зов ее крови, который был зовом самой Елены? Может быть, откуда-то изнутри он сумеет победить монстра так, что Шиничи этого не заметит?
Но ей нужно было добыть откуда-то новую Силу, придумать какую-нибудь новую хитрость...
И ровно в тот момент, когда Елена это подумала, она почувствовала, что новая Сила шевелится в ней, просто ожидая удобного случая, чтобы ее использовали. Это была Сила особого рода, она была предназначена не для того, чтобы драться, и даже не для того, чтобы спасать саму Елену. И все равно она была в ее распоряжении. Вампиры, добычей которых она становилась, получили какие-то глотки, а вот в ее распоряжении была вся ее кровь со всей своей невероятной энергией. Прибегнуть к ее помощи было легко — надо было просто прикоснуться к ней с голыми руками и с чистым сердцем.
Едва она сделала это, как поняла, что на губах появляются какие-то новые слова, а самое странное — на ее теле, которое Дамон по-прежнему держал сильно выгнутым на своих коленях, — возникают новые крылья. Воздушные крылья не для того, чтобы летать, а для чего-то другого. Развернувшись до конца, они образовали огромную радужную арку, накрывая и окружая и Дамона, и Елену.
Крылья. Искупления. Она произнесла эти слова телепатически.
И глубоко внутри арки Дамон испустил беззвучный вопль.
Потом крылья чуть-чуть приоткрылись. Только тот, кто многое знает о магии, мог бы увидеть, что происходит внутри. Мучения Дамона становились мучениями Елены, по мере того как она забирала у него каждое терзающее воспоминание, каждую трагедию, каждую жестокость, которую он совершал, выкладывая вокруг своего сердца новый слой безразличия и холодности.
Сейчас эти слои — твердые, как камни в ядре карликовой звезды, — ломались и разлетались. Ничто не могло остановить этот процесс. Раскалывались большие глыбы, вдребезги разлетались маленькие кусочки. Некоторые растворялись без остатка, и от них оставались только струйки едкого дыма.
И все-таки оставалось что-то в самой сердцевине — что-то чернее преисподней и тверже рогов дьявола. Елене было плохо видно, что произошло с этой сердцевиной. Но она верила — она надеялась, что под конец и сердцевина разорвалась тоже.
Сейчас, и только сейчас она могла призвать на помощь другую пару крыльев. Она сомневалась, сумеет ли она после этого остаться в живых, но она точно должна была сделать это для Дамона.
Дамон стоял на полу на одном колене, крепко обхватив себя руками. Кажется, пока все шло неплохо. Это по-прежнему был Дамон, и ему должно было стать намного легче без тяжести всей этой ненависти, предрассудков и жестокости. Он перестал без конца вспоминать годы юности и своих франтоватых приятелей, которые называли его отца старым ослом за то, что тот неудачно вкладывал свои деньги и заводил любовниц моложе, чем его собственные сыновья. Он перестал без конца вспоминать свое детство, когда тот же самый отец, напившись, избивал его за то, что он не проявляет должного прилежания в учебе или попадает в сомнительные компании.
И наконец он перестал смаковать и переживать вновь и вновь все те мерзости, которые когда-то совершат. Он был искуплен — по воле Небес и в тот момент, когда было угодно Небесам, искуплен благодаря тем словам, что были вложены в уста Елены.
А теперь... Теперь он должен был что-то вспомнить. Если Елена была права.
О, только бы она оказалась права!
— Что это за место? Вы ранены?
Он ее не узнавал. Он стоял на коленях; она тоже встала на колени рядом с ним.
Он бросил на нее пристальный взгляд.
— Мы молились? Или занимались любовью?
— Дамон, — сказала она, — это я, Елена. Сейчас двадцать первый век, а ты — вампир. — Затем, нежно обняв его и прислонившись к его щеке своей щекой, она прошептала: — Крылья Памяти.
И от ее позвоночника, чуть выше бедер, выросла пара прозрачных, как у бабочки, крыльев — сиреневых, лазурных, иссиня-черных. На них были сложные узоры из крошечных сапфиров и прозрачных аметистов. Пустив в ход мышцы, которыми она никогда раньше не пользовалась, Елена легко двинула их вверх и вперед, пока они, изогнувшись, не закрыли Дамона, как щитом. Он словно бы оказался в тусклой пещере, усеянной по стенам драгоценными камнями.
По аристократическим чертам лица Дамона она видела, что он предпочел бы не вспоминать лишнего. Но новые воспоминания — воспоминания, связанные с ней, уже заполняли его. Он посмотрел на свое кольцо с лазуритом, и Елена заметила, что на его глазах появились слезы. Потом его взгляд медленно остановился на ней.
— Елена?
— Да.
— В меня что-то вселилось и стерло у меня из памяти то, что я делал под его влиянием, — шепотом сказал он.
— Да... По крайней мере я думаю, что так и было.
— И кто-то причинил тебе боль.
— Да.
— Я поклялся либо убить того, кто это сделал, либо сто раз превратить его в твоего раба. Он бил тебя. Он силой взял у тебя кровь. Он выдумывал нелепые байки о том, что еще с тобой сделал.
— Дамон... Да, это правда. Но прошу тебя...
— Я шел по его следу. Найдя его, я был готов его зарезать; был готов вытащить его трепещущее сердце из груди. Или преподнести ему несколько самых болезненных уроков, о которых мне доводилось слышать — а слышал я много историй, — и под конец он поцеловал бы своим окровавленным ртом твою ступню и до конца дней оставался бы твоим рабом.
