— Просто так вышло.
За грустной улыбкой последовало хмурое лицо. Вурдалак разжал руку, в которой лежал клык, наполненный кровью Яги, и взмахом указательного и среднего пальцев вернул его себе в рот.
Достав бутыль с локонами любимой, он вынул пробку и всыпал туда собственные волосы.
— Столько бед из-за какого-то случая, — пробормотал Вурдалак, когтем порезал руку и влил в зелье несколько капель собственной крови. Затем добавил кровь Ягини из клыка, закрыл бутыль пробкой и хорошенько взболтал.
Глядя на мутную жидкость, он вспоминал ее глаза, когда она поняла, что не видела свои письма у Кощея.
— Может, еще есть надежда? Может, она не потеряна навсегда из-за своей глупой девичьей первой любви? — Вурдалак хмыкнул. — Похоже, придется забрать Ягу с боем. Тогда у нее не будет шанса вновь отказаться от меня.
Он вынул пробку из бутыли и принюхался: более отвратного запаха он еще не встречал.
— Что ж, так пахнут наши ядовитые чувства, — Вурдалак вскинул руку с бутылью. — Более ты не сможешь мной управлять, когда сама этого захочешь. Теперь я буду решать, что делать со своей жизнью.
И он пригубил зелье, с трудом сглотнув комок шерсти. Он не почувствовал ничего, кроме неприятных ощущений на языке.
— И как мне теперь узнать, что она действительно потеряла надо мной власть? — Вурдалак почесал лысину.
— Ду-рак, — квакнула жаба.
— Заткнись, не то сварю из тебя жабий суп, — сказал он.
— Кишка тонка! Ква, — выказав свое презрение, она ускакала прочь.
Вурдалак оперся подбородком на руку.
— Никакого уважения к старшим, что у жабы, что у Яги… проучу обеих, будете знать!
Глава 16
Иван-царевич видит сестер глазами каждой из них: то за одну взглянет, то за другую. Вила и Юда ничем не отличаются друг от друга, кроме выражения лиц: старшая хитрее, а младшая скромнее.
Они гуляют по лесу в свете луны и наслаждаются тишиной природы. Откуда-то издалека доносится плач.
— Слышишь? — спрашивает Вила. — Это младенец?
— Вот еще! В наших краях младенцев отродясь не было.
— Тогда что это?
— Наверняка игошка играется. Пойдем, проучим гада, — Юда идет на плач, и Вила следует за ней.
Сестры забредают в камыши и видят младенца. Он намного бледнее обычного ребенка.
— Ему холодно! — выдыхает Вила. — Посмотри, как сжал кулачки!
— Это все происки игошки! — говорит Юда, поднимает ребенка, крепко держа за бока. — Посмотри на его мерзкую сморщенную рожу. Так и хочет нас обмануть.
— Не похоже, — отвечает Вила. — Он родился недавно, зачем ему кого-то обманывать?
Юда закатывает глаза.
— Видно, раз я старшая, то мне тебя всю жизнь учить придется, — она входит в озеро по колено и оборачивается на сестру. — Что встала? Иди сюда!
— Что ты собираешься сделать? — Вила недоверчиво смотрит на ровную гладь.
Она боится воды, и Иван-царевич чувствует это так же сильно.
— Хочу проверить, игошка он или нет, — Юда нетерпеливо разминает шею — ее руки уже затекли. — Давай же! Я его в воду брошу: утонет — игошка, не утонет — обычный ребенок.
— Но дети не умеют плавать! — Вила касается ногами воды, но стыдливо отбегает назад.
У нее есть свои причины бояться, и она тщательно скрывает их как от сестры, так и от Ивана, что стал гостем в их общем воспоминании.
— Мне плевать, — не успевает Вила переубедить сестру, как та бросает младенца в пруд.
— Юда! — Вила забегает в воду по щиколотки, отбегает, набирается смелости и заходит уже по колено. Страх сжимает горло, и ей приходится отступить, несмотря на сердце, рвущееся от боли.
Младенец плачет и, захлебываясь, зовет мать своим криком, но никто не приходит к нему на помощь. Юда смотрит на ребенка. У нее на сердце не происходит ничего. Она не сочувствует, не хочет его спасти.
— Юда! — Вила падает на колени, рыдая. — Вытащи его! Он же ни в чем не виноват!
Но Юда ждет, пока младенец, наглотавшись воды, плавно уйдет под воду. Когда поверхность Тихого омута становится пугающе гладкой, Юда выходит на берег и окидывает сестру презрительным взглядом.
— Я же говорила — игошка! — фыркает она.
* * *
Очнувшись, он увидел осеннее небо и пошатывающиеся кроны деревьев. Слава вдохнул чистый воздух и подумал, что ему все это почудилось. Возможно, он споткнулся, упал и потерял сознание, а отдыхающий мозг спроецировал во сне разную нечисть.
«Ненавижу сказки, — подумал Слава. — От них всегда одни беды».
Он рос в многодетной семье и среди двух братьев и старшей сестры выглядел белой вороной. Все его родственники были помешаны на сказках: каждый праздник они собирались вокруг пожилого деда и слушали его истории. Он повторял их раз за разом, но в семье было принято слушать с искренним интересом. И только Слава уже на пятом году жизни смекнул, что ничего в их семье не меняется, и его интерес к сказочным существам и событиям постепенно сошел на нет. А когда он стал подростком, то и вовсе все сказки опротивели ему, как ребенку рыбий жир.
Когда в голове прояснилось, Слава встал и отряхнулся. Он собирался определить направление выхода, когда его глазам предстало нечто, чего он никак не ожидал увидеть.
Слава вскрикнул. Вила, Юда и Иван-царевич повернулись к нему.
— А! — Слава сделал шаг назад, впервые видя сестер — их внешность не поддавалась разумному объяснению.
— Что? Никогда двуглавых ведьм не видел? — зашипела Юда, уперев свою руку в бок.
Вила от волнения стала жевать губу, боясь проронить лишнее слово. Испуг в глазах юноши заставлял ее чувствовать вину.
— А-а-а! — голос Славы скакнул на несколько октав.
Он побежал: пересек реку в том же месте, через которое пришел сюда, вскарабкался на холм и, добежав до раскрытого окна хлева, запрыгнул в него и спрятался за высоким стогом сена. Слава обхватил колени, чтобы сдерживать отчаянно трясущееся тело.
Сначала его чуть не загрыз волк, потом он встретил ожившего мертвеца без глаз, а теперь оказалось, что Вила и Юда — тело с двумя головами!
«Господи, если ты существуешь, забери меня отсюда!» — взмолился он.
На мгновение Славе захотелось запереть себя в круге из мела.
«Поверить не могу, что такое происходит со мной…» — услышав хруст ветки поблизости, Слава затаился.
Он задержал дыхание, почти перестал дрожать.
— Ты его видишь, Вила?
— Нет…
— Это все твоя вина, дура! Зачем развязала его? — Слава услышал, как Юда дала сестре подзатыльник. Та всхлипнула, но ничего не сказала. — Ненавижу тебя. Всегда портишь мне настроение.
