Если клан решит сократить расходы и избавиться от безработного могильщика, то, предположил Лео, есть вероятность, что в будущем и надзиратель в пустой тюрьме станет обузой, – отсюда вытекало очевидное: поручая новую обязанность, Карим исходил из личных интересов. Лео согласился, сделав вид, что ничего не понял. Теперь он трижды в неделю вставал ни свет ни заря и отправлялся за продуктами, таким образом участвуя в жизни фермы, где от огорода ничего не осталось, а из животных выжили только лошади.
И то не все.
Не так давно несколько особей заболели и те – перь медленно умирали, одна за другой. Пару раз Американец видел, как встревоженный Карим бродит по конюшне вместе с отцом девушки. Однажды Лео случайно подсмотрел, как ветеринар сделал лошади укол, а через несколько часов та умерла в своем стойле. На вопрос, что происходит, египтянин рассказал о распространившемся среди животных опасном легочном вирусе, который почти не поддается лечению.
Когда он приходил на задний двор супермаркета, похожий на ветерана войны хромой мужчина с хвостиком – на вид ему было лет пятьдесят – открывал металлическую дверь склада и впускал Американца внутрь, даже не здороваясь.
Обычно пакеты ожидали его сразу за порогом. Лео оставалось только погрузить их на тележку, переложить в машину, и через десять минут он уже снова был на ферме. Обычно он с жадностью разглядывал все вокруг, подмечая мельчайшие детали и вдыхая сладкий, но ядовитый воздух свободы. И гадал, звонит ли хромой Кариму, когда он садится за руль, чтобы предупредить, что узник скоро вернется.
* * *
Той ночью Лео услышал стук. Он открыл глаза, вскочил с постели, подошел к двери вагончика и распахнул ее. В темноте, едва освещенной тлеющим кончиком сигареты, стоял его отец. Он был молодой, с длинными светлыми волосами.
– Пойдем, – сказал Человек-паук. – Надо кое-кого похоронить.
Лео не дыша последовал за ним.
Ему показалось, что они шли бок о бок целую вечность. Американца переполняли счастье и чувство легкости.
– Папа! – восклицал он. – Папа! Я помню запах твоей куртки, твоей подушки. Запах сигарет, твой запах, папа…
Они дошли до свалки, Человек-паук вытащил лопату и протянул ее сыну.
– Копай, – приказал он. – Давай, сынок. Вырой поглубже.
Лео принялся за дело.
Он думал лишь о том, чтобы яма получилась достаточно глубокой. Лоб его заливал пот, он копал до тех пор, пока факел не осветил хитросплетение подземных ходов. Кто мог создать этот лабиринт?
От ощущения счастья ничего не осталось.
– Папа! – крикнул он, и к нему вернулось эхо его собственного голоса. – Папа! – повторил он, углубляясь в туннель. Яркое пламя факела обдавало его жаром. Пот катился с Лео градом.
– Сынок, – издалека позвал голос. – Иди сюда, не бойся.
И Лео пошел.
Сколько часов это продолжалось? Или дней? Месяцев? Не выпуская факел из рук, он погружал сапоги в землю, в трясину и грязь, которая порой доходила ему до икр. Где-то далеко сновали лисы, он слышал их тревожный, испуганный лай. Вдруг он ощутил порыв ветра, и потолок галереи начал обваливаться.
– Папа! – закричал Лео. – Папа! Здесь все рушится!
В ответ тишина.
Он побежал. За спиной осыпáлись подземные ходы, песок и пыль погребали под собой отпечатки его сапог.
– Папа! Папа, где ты? – вопил он во всю глотку.
А потом факел потух. Стало темно. Лео остановился и увидел среди обломков проход. Еще метров сто, и он спасен. Он посмотрел на свои ноги и обнаружил, что идет босиком.
– Папа!
– Мне жаль, сынок, – сказал Человек-паук, чертами лица теперь походивший на носатого.
– Где Винченцо?
Мужчина с удивлением посмотрел на него.
– О чем ты, сынок? Это я, разве ты не видишь? – спросил носатый. – Это я, Человек-паук. Посмотри, мы пришли…
Лео взглянул в сторону выхода из туннеля, на улице светило солнце. Неподалеку шумела река.
– Иди, – сказал носатый. – Иди.
– Куда?
– Наружу.
Повторять дважды не пришлось. Он лег на землю и пополз, помогая себе локтями, полз до тех пор, пока не оказался на другом конце.
– Я не могу выйти, – пожаловался он носатому. – Мне мешает решетка. – Пещеру отделяло от реки металлическое заграждение. – Что мне делать?
Носатый пожал плечами.
– Смотри, – сказал он.
И Лео посмотрел в указанном направлении.
Плюшевый цыпленок его сына лежал у кромки воды, а река на глазах выходила из берегов. Лео парализовал страх.
– Нет! Нет! – закричал он. – Винни, нет!
Чем выше поднималась вода, поглощая тело цыпленка, тем отчаяннее кричал Американец:
– Винни, нет! Осторожно!
Лео обернулся. Носатый сидел по-турецки на земле.
– Помоги мне! – потребовал Лео. – Выпусти меня отсюда! Выпусти меня отсюда!
Носатый вытащил пачку «Лаки Страйк» из кармана рубашки.
– Зови меня папой, – сказал он, прикуривая сигарету.
– Но ты не мой отец.
– Зови меня папой! – рявкнул тот. – Или не выйдешь отсюда.
Американец посмотрел на поток, который вскоре должен был поглотить игрушку, потом перевел взгляд на мужчину и опустил голову.
– Хорошо! – крикнул он. – Папа…
Носатый поднялся, затушив сигарету о камень.
Улыбаясь, раскинул руки.
Вдруг поток хлынул в клетку, Лео успел увидеть, как уходит под воду лисья темница, после чего и сам оказался под водой.
Дорогой братишка,
на этот раз я пишу тебе по радостному поводу. Ты не поверишь, но Никола сделал мне предложение. Я уже потеряла всякую надежду! Само собой, я согласилась. Ты можешь представить, что в следующем месяце мне стукнет тридцать пять? Свадьба запланирована на лето. Надеюсь, что к этому времени ты уже будешь с нами. Я обсудила это с кем следует, и мне намекнули, что твое хорошее поведение в следующие месяцы может сделать эту мечту реальностью. Я так на это надеюсь! Кому-то надо вести меня к алтарю, а кто может быть лучше моего братишки? Пообещай, что подумаешь. Только представь, я замужем! За Николой! За тем пареньком, которого ты постоянно высмеивал за его кок! Наверное, не стоит так говорить, ведь никогда не знаешь наверняка, но я уверена, что наш брак будет счастливым. Сейчас мне надо идти, поэтому я прощаюсь. Я пришлю тебе приглашение, как только типография удосужится мне их доставить. Очень прошу, не сдавайся и позаботься о себе. Обнимаю,
Пинучча
В эти последние недели 2013 года письмо сестры, которое Карим с подозрением изучил вдоль и поперек, и его до боли бесхитростная каллиграфия нарушили привычный ход мыслей Лео.
