Американец посмотрел на девушку. Она курила как новичок, скрючившись над сигаретой и кривя губы, как старая брюзга. В темноте она выглядела гораздо старше своих двадцати пяти лет.
– Просто сделай это, и всё! – Лео лягнул ее. Вместо того чтобы отшатнуться, она с ухмылкой подставила свое тело под удар сапога.
Лео ненавидел ее всем своим существом. В глубине души он понимал, что от такой девушки можно ждать только неприятностей, но именно их он и искал. И это вонючее создание с гнилыми зубами было первым за последние годы реальным предлогом для смерти.
* * *
Выйдя на улицу, он свистнул. Грендайзер – немецкая овчарка с тупым взглядом – выбежал из конюшни и потрусил за ним.
Они прошли мимо огорода, где кусты помидоров гнили на солнцепеке, и направились к реке. Грендайзер угадал направление и бросился со всех ног в сторону долины. Постепенно ослепительный солнечный свет рассеялся, уступив полумраку подлеска. Показались сказочного вида прогалины, поросшие мхом. Из лощины пахнуло сыростью и холодом.
На берегу реки высился торфяной холмик – Лео частенько на него взбирался, чтобы полюбоваться холмами на другой стороне долины. Американец устроился на верхушке и устремил взгляд на видневшийся в отдалении призрачный городок Апиче. Со временем он разобрался, как работает здешний странный природный феномен.
Именно в этой точке северный ветер менял направление, сталкивался с выступающим на западе гребнем, отражался рикошетом и устремлялся в другую, совершенно непредсказуемую сторону, после чего рассеивался и стихал. Лео чудилось, что благодаря движению веток, листьев и травы можно разглядеть воздушный поток, который бьется меж двух образующих долину склонов, будто муха в банке. Он видел, как тот дует в одном направлении, а потом, спустя несколько минут или дней, вдруг сворачивает, чтобы выместить свою ярость где-то еще, и оставляет долину во власти угрюмого оцепенения. Он меж тем продолжал наблюдать за рекой со своего торфяного холмика. Когда муха вырывалась из банки, начинались дожди или устанавливалась хорошая погода.
Американец взглянул на Грендайзера. Пес рычал на стальную решетку, которая закрывала вход в туннель, проделанный в скале. За решеткой томились взаперти несколько умирающих лисиц, молча терпевших этот унизительный лай и разлетавшиеся во все стороны слюни – так заявляла о себе проснувшаяся в овчарке жажда крови.
Лео сполз по склону, ухватил Грендайзера за ошейник, привязал к дереву и шлепнул по боку, чтобы тот унялся. Из кучи металлолома, сваленной за скалистым выступом, он вытащил лопату и уложил ее на тележку, потом бросил взгляд на лисиц. Американец заранее перегородил лаз доской, чтобы они не ушли вглубь и оставались в поле зрения. В углу этой клетки лежал недавно умерший лисенок, у него был рыжий мех, только на голове и хвосте виднелись темные пятна. Казалось, будто он спит.
Лео принялся копать. Он недавно закапывал здесь других лисиц, и земля была еще рыхлой, поэтому не приходилось долго искать место, куда воткнуть лопату, надавить и нащупать верное направление. Через десять минут была готова образцовая яма.
Он вытащил из кармана ключ и направился к клетке. Лисица покрупнее подошла обнюхать его руки, но отшатнулась, когда он тихо выругался. Еще одна ткнулась высохшей мордой в решетку, из последних сил стремясь на волю, остальные в углу бились в предсмертной агонии. Лео отпер ключом засов, отодвинул решетку, уложил трупик лисенка на тележку и закрыл клетку.
Толкая перед собой тележку, он подошел к яме, сбросил в нее тельце и стал закидывать его землей. На миг он засомневался. Удивительно, что даже перед лицом мучительной смерти лисы не нападали друг на друга. В аналогичных условиях люди или собаки не стали бы думать дважды. Почему? В них говорит совесть? Или они лишены инстинкта поедать себе подобных?
Американец их ненавидел. Ненавидел, даже когда они были при последнем издыхании.
Он решил, что не имеет смысла тратить силы на одного глупого лисенка, и бросил лопату на груду металлолома. Озадаченный Грендайзер умолк и, словно почувствовав, что будет дальше, ощетинился и начал рваться с поводка. Лео подошел к дереву, отвязал пса и отвел его к дальнему краю ямы. Овчарка почуяла запах крови и принялась возбужденно рыть лапами землю. Встав на краю ямы, Американец отпустил поводок, и его верный друг, опьяненный жаждой крови, набросился на трупик лисенка.
Возвращаясь в вагончик, он услышал вдалеке рев мотора – машина огибала холм, нарушая царящую в округе тишину.
Джип с затемненными стеклами проехал мимо неухоженных тутовых деревьев и поравнялся с ним.
– Привет, америкос, – сказал носатый, высунувшись из окна. – Ходил к реке, чтобы свести счеты с этими сволочами, а? – Он бросил довольный взгляд на овчарку. – Молодец, трудишься в поте лица…
Лео кивнул и заглянул в салон: глухонемой курил за рулем.
– Непривычно вас видеть в такой час. Случилось что? – Ничего особенного, не волнуйся. У нас для тебя посылка… – Он кивнул на заднее сиденье. – Только она еще не готова.
Лео вздрогнул.
– В каком смысле? – растерялся он.
Носатый рассмеялся, нажал кнопку на приборной панели, и заднее окошко опустилось.
– По-моему, представлять вас не нужно. Или я ошибаюсь?
Американец смотрел на пассажира и не узнавал его. Может, виноваты были потухший взгляд и испуганный вид этого человека. За все время плена ему ни разу не приходилось смотреть в глаза жертвы до того, как она становилась очередным телом для захоронения. А потом его как громом поразило.
– Помнишь сына Человека-паука? – спросил носатый, обернувшись.
И пассажир еле слышно прошептал:
– Привет, Лео.
Меня зовут Эдуардо
Они будут следить за снами и наказывать за них.
Жан Кокто
Я родился в одной из желтых малоэтажек в глубине улицы. Не лучшее место для ребенка, прямо скажем. Были там и перебивавшиеся случайными заработками нищие, и путаны, оставшиеся без работы после отъезда американских военнослужащих, и бедняки всех мастей, которые целыми днями только и делали, что прохлаждались, распахнув двери и слушая радио. Время от времени кому-то везло, и он открывал колбасную лавку или бар или же переезжал, но куда бы он ни подался, все воспринимали его как выходца из желтых малоэтажек.
Так и со мной. Я уже давно там не живу, но люди до сих пор называют меня «Эдуардо из желтых малоэтажек», если узнают на улице.
Пока у отца не обнаружили глаукому на правом глазу, он работал машинистом на железной дороге в Валле-Каудина. Просыпался каждый день в четыре утра, бежал на станцию, заводил электромотрису и дожидался рабочих, направлявшихся в Беневенто. На поезде в пять пятьдесят в среднем ехало восемь пассажиров. То же было и с вечерним поездом в восемнадцать ноль одну. Каждый день он ездил туда-обратно по маршруту Беневенто – Неаполь. Если кто-то из утренней восьмерки не являлся, он притворялся, будто чинит поломку, и ждал до тех пор, пока кто-нибудь не начинал качать права. Как можно бросить товарища на платформе в пять пятьдесят утра, повторял дон Джеппино, это же не по-христиански. И что он получил за все эти годы? Ничего, даже спасибо не сказали.
