Паскуале с изумлением смотрел на него, он впервые слышал подобные речи от своего друга.
– Ты уверен, что не получится как с «Тискали»?
– Уверен, – кивнул отец. Но на самом деле он ни в чем не был уверен.
Вернувшись домой тем вечером и заметив его встревоженный вид, мама сразу догадалась: что-то стряслось.
– В чем дело, Эдуа? Ты бледный как смерть. Ты уже слышал? Пока ничего толком не ясно, но по телевизору говорят, что очень много людей погибло…
Незадолго до этого, около трех часов дня, по коридорам банка разлетелась новость, что в Нью-Йорке от столкновения с двумя рейсовыми самолетами обрушились два небоскреба, а следом рухнул еще один, недалеко от Пентагона. Пять, десять, тридцать тысяч жертв. Первые сообщения в новостях выплевывали цифры, как в лотерее. Телевизор поспешно унесли на верхний этаж, подальше от глаз, и хотя официального объявления не делали, всем разрешили разойтись по домам. Как можно было притворяться, что ничего не произошло, когда террористы перевернули весь мир вверх дном? В такой день на Уолл-стрит никто даже на работу не выйдет.
Интересно, задумался чуть позже Эдуардо, переступив порог Королевского дворца на Пьяцца-дель-Плебишито – к счастью, после публикации в газетах яростных протестных писем туринцы отказались от своей затеи с перемещением вертепа, – здесь всегда так пустынно или сегодня особый день?
Его внимание привлекли несколько сцен. Рынок, источник, рождение. Величественный вертеп, неимоверно разросшийся за несколько веков, поражал тщательной проработкой деталей: шерсть ослика, глаза кобылы, соцветия брокколи, борода волхвов точь-в-точь как у Осамы Бен Ладена, тоже своего рода пастыря, на которого все старательно указывали как на мозговой центр терактов. В действительности же новость дня, подумал мой отец, заключается совершенно в другом: меня поимели. Вот главная новость, и место действия – моя задница, а не Манхэттен.
Он вгляделся в стеклянную витрину перед собой: в ней отражался мужчина с седыми волосами, выпирающим пузом, торчащими из ушей и ноздрей волосками; он тщательно осмотрел свои потрескавшиеся, пожелтевшие пальцы, и они напомнили ему корни векового бука, который он однажды видел в лесу. Подошел смотритель и предупредил, что музей скоро закроется, значит, возвращение домой больше не оттянуть. На площади перед Королевским дворцом было безлюдно, кругом тоже ни души.
– Не хочешь рассказать, что у тебя стряслось?
Анна тенью проследовала за ним в спальню.
Эдуардо развязал узел галстука. Он вспомнил, как начиналась его работа в банке, вспомнил первые годы, проведенные в чистилище, мешок, который он набивал грязной одеждой и который жена, оставшаяся в Неаполе, потом открывала с таким благоговением, словно это была шкатулка с драгоценностями, вспомнил преследовавшую его всю жизнь боязнь нищеты. Он хотел бы побеседовать с тем парнем и успокоить, что ничего страшного не случится. Надо было наслаждаться жизнью, чаще выбираться куда-нибудь с коллегами, принимать их приглашения на ужин в Старом Бари, может, даже стоило пойти на поводу у своего каприза и переспать с той крашеной секретаршей и вообще – почему бы и нет? – признаться Нане, что никогда не верил в ее гороскопы. Он всегда жил в страхе, но сейчас, когда туринцы вознамерились избавиться от него, а накопленные сбережения сгорели на бирже, он ощутил, как внутри забурлила энергия того юнца. Если он никак не отреагирует, его ждет судьба какого-нибудь пастуха из рождественского вертепа – фигурки в толпе на заднем плане, на которую никто не обращает внимания.
– Я решил уйти на пенсию, – сказал он.
Анна уставилась на него, открыв рот, за ее изумлением проступало легкое беспокойство.
– Знаешь, Нана, что бы я хотел на ужин как-нибудь вечером?
Анна оторопело покачала головой.
– Сырые морепродукты. – Он расстегнул пуговицы на манжетах рубашки. – Я их никогда не пробовал. А ты?
* * *
Экран телевизора освещал гостиную, объятую ночной тишиной. В соседней комнате Миа укладывала Винсента. Пахло очищающим кремом и пеленками. На кресле дожидался завтрашнего дня рабочий комбинезон.
Ночью они вставали вдвоем, даже если было достаточно кого-то одного. Когда наступало время кормления, Лео приносил ребенка Мие. Если укладывать его должен был Лео, Миа помогала. Но чаще всего Винсент требовал маму, и тогда Миа брала дело на себя, а Лео чувствовал себя никудышным отцом и стоял в сторонке или уходил в гостиную.
Сегодня был тот самый случай.
Лео упал в кресло. На канале WSFB слишком элегантный для столь позднего часа мужчина говорил о понижении температуры во всем штате. Американец подумал, что утром надо бы надеть теплую куртку. Ему нельзя рисковать здоровьем. С рождением Винни простуда стала непозволительной роскошью.
Шесть лет назад он начал с того, что пошел убирать навоз на ферму Миллеров в округе Хартфорд. Как до него дядя Фрэнки, как дедушка Антонио до дяди Фрэнки, как его кузен Энтони, потом устроившийся на завод Кольта, и чем до сих пор занимался Хорхе – испанец, который в молодости увивался за его матерью, пока ее не увез Человек-паук.
Сгребать навоз – простейший способ за что-то зацепиться, с чего-то начать. Шесть дней в неделю он загружал по полтонны коровьего навоза в холодильную камеру грузовика, за рулем которого сидел Хорхе, который периодически ворчал, до чего отстойной стала эта работа. В его время навоз сгребали лопатой, а не сидели в электрокаре, дергая за рычаг.
Через несколько недель, проведенных у Миллеров, он совершил открытие, на его взгляд сенсационное. Коровьи экскременты несколько дней лежали в холодильной камере, потом проходили химическую обработку и только тогда становились удобрением; земледельцы удобряли почву, земля порождала маис, маис становился кормом для кур, куры испражнялись, куриный помет попадал в корм для коров, чьи экскременты и собирал Лео. Получается, заключил он, куры и коровы только и делают, что поглощают дерьмо друг друга, а люди, покупая по акции в супермаркетах «Уолмарт» мясо по 4,99 доллара за упаковку, поедают дерьмо и тех и других.
Платили мало, но эта работа сделала возможной нынешнюю жизнь Лео в маленьком домике в Норт-Энде с Мией, которая просила его то вынести мусор, то поменять подгузник Винсенту. Он знал, что где-то есть люди, чья жизнь куда более захватывающая, но ему было все равно. Здесь, с Винни, пускавшим во сне слюни у него на груди, Лео чувствовал себя в убежище, где никакие враги его не достанут. Пусть делают что хотят – кричат, стреляют, взрывают, – ему все нипочем, он находится на краю света, в Хартфорде, Коннектикут, США.
В свои двадцать шесть он ощущал, что жизнь наконец-то движется в верном направлении. Подростковая стрижка осталась в прошлом, он слегка поправился, возмужал, в очертаниях тела появилась основательность, как у плюшевого цыпленка, покоящегося где-то на дне ящика с игрушками Винни.
Миа напевала – это означало, что опасность миновала. Лео потер глаза и выключил телевизор, подождал, пока жена откроет дверь и бросит на него заговорщицкий взгляд. Их общение уже давно превратилось в непрерывный обмен знаками в полутьме. Они были готовы на любые ухищрения, лишь бы не разбудить ребенка.
