– Всё, хватит, – сказала Катерина, снова подставив веки солнцу. – Босс на подходе.
* * *
Следующие несколько недель Лео осаждал меня предложениями помочь ему с расширением клиентской базы.
– Если я каждый день буду торговать у выхода из лицея, упущу тех, кто идет из техникума, – рассуждал Американец. Я пришел с ним за компанию в подсобку магазина Шестипалого, где он перекрашивал кузов своего «калиффоне». – Если же ты возьмешь это на себя, я займусь другими, – продолжил он. – Объединив наши усилия, мы удвоим прибыль – чистая математика.
Я недоуменно смотрел на него, и так же недоуменно я смотрел на новый цвет кузова – ядовитозеленый. Плакаты с полуголыми красотками поверх календарей от производителей бензина и запчастей напоминали о течении времени.
– Ну же, будет весело, – настаивал он. – Как во времена Банды покрышек.
– Ты псих. А если меня засекут?
– Не засекут. Старик, ты же у нас шустрый.
– Неужели? С каких это пор?
Лео окунул кисть в банку с краской и подержал ее на весу, любуясь плодами своего труда.
– По сравнению с лицейскими ты шустрый. – Он расхохотался.
– Не вижу ничего смешного. – Краска капала на газетные листы, разложенные вокруг мопеда. Запах стоял удушающий. – Я вообще считаю, что эта история просто сошла тебе с рук. Рано или поздно тебя арестуют, посадят, и это будет конец. Черт возьми, почему ты не займешься чем-нибудь полезным и не прекратишь строить из себя протокаморриста?
– «Прото» что?
– Каморриста! – Я сорвался на крик. – Каморриста! Как все те подонки, на которых ты всегда молился и которые теперь ломают твою жизнь!
Я сразу пожалел о своих словах. Довольно-таки прозрачный намек на Человека-паука мог спровоцировать какую угодно реакцию, поэтому я приготовился защищаться, насколько это было в моих силах.
Но Лео молча бросил кисть на газету и закрыл банку с краской.
– Полный отстой получается, – произнес он, и я так и не понял, относилось это к мопеду или к его жизни.
Мы разошлись, и на какое-то время он исчез.
Несколько недель спустя я узнал от мамы, что он снова стал ходить в столовую для бездомных. Он раскладывал еду по тарелкам, мыл полы, а еще наловчился готовить вкуснейший фруктовый салат и стал у постоянных клиентов любимчиком. Три раза в неделю по ночам с другими волонтерами носил горячую еду бродягам, собиравшимся возле железной дороги.
– Бомжи из столовой – французские аристократы по сравнению с вокзальными, которые колются, торгуют собой и мочатся прямо в штаны, – признался он спустя какое-то время после нашей ссоры.
Хотя подобная смена курса казалась мне слишком резкой, я был рад, что он занялся чем-то полезным, похоже, мои слова достигли цели. Он выглядел довольным, вел себя менее враждебно и наладил отношения с матерью.
– А вообще – ужас. Эти люди ничем не заслужили такую жизнь, но, в принципе, у них нет выбора…
– Бездомным надо объединиться и устроить революцию, – оживилась Катерина. – А мы, социалисты, обязаны их поддержать!
Не считая нескольких туманных замечаний о достоинствах капиталистической системы, почерпнутых мной из речей отца, до этого дня я никогда не задумывался о политике. Само собой, выбери Лео и особенно Катерина социалистическую стезю, я бы душой и телом был с ними.
Но потом случилось непоправимое.
Как-то утром, передав парню из техникума дозу пакистанского гашиша, Лео пришел в столовую для бездомных раньше обычного. Он был голоден как волк. Свет в зале не горел, готовить еще не начинали.
Он отправился на кухню, чтобы подождать там посыльного, приносившего пакеты с продуктами, и, распахнув дверь, увидел дона Карло, стоявшего к нему спиной, – тот поправлял воротничок сутаны перед зеркалом, на которое Лео никогда прежде не обращал внимание. Священник заметил его отражение и резко обернулся.
– Привет, Лео, – смутился он. – Что ты здесь делаешь?
За секунду до того, как грубо оттолкнуть дона Карло, загораживающего ему проход, почувствовать, как пощечину, запах ладана, пропитавший его одеяние, открыть дверь в кладовку и обнаружить свою мать, лежавшую среди коробок и укрытую каким-то случайным пледом, Американец впервые со всей ясностью ощутил, что происходит нечто магическое: в этот миг вектор его жизни изменил направление на то, которое он для себя не выбирал.
После обеда он позвонил мне и попросил прийти к Шестипалому. Я нашел его в подсобке – лицо взволнованное, голова опущена, руки трясутся.
– Ты знал, что после похорон мать взяла с меня клятву не мстить за него? «Поклянись, что и на пушечный выстрел к нему не подойдешь, пока я жива!»
– Нет, не знал.
– А ты знал, что Кирпич каждый месяц присылает нам деньги, на которые мы все: мама, Пинучча и я – живем? То есть убийца Человека-паука нас содержит. Знал об этом?
– Нет.
– А знаешь, что это значит? – Он поднял на меня глаза. – Что это мы его убили.
* * *
План был разработан в мельчайших деталях. Лео ждал у входа в полуподвал. Едва завидев меня, он не здороваясь показал, чтобы я следовал за ним. Достал из кармана ключ и вставил его в замок бронированной двери.
– Заходи, – прошептал он мне на ухо, внимательно осматриваясь. – Живее.
Внутри повсюду были следы их любовных бдений. Матрас и одеяла на полу, треснутая лампа, пустые пивные бутылки и пепельница, полная бычков и остатков марихуаны.
В воздухе стоял запах секса и Катерины, порой я улавливал его, когда Лео заходил за мной, проводив ее домой. Однажды я догадался, что он был с другой девушкой: он пах иначе.
– Надо поторапливаться, – сказал я. – Родителям я соврал, что иду в пиццерию с одноклассниками.
– Держи. – Он достал из шкафчика старый подшлемник. – Должен подойти.
Я взял его и засунул в карман джинсов.
– А бензин?
– Вот. – Он указал на пластмассовую канистру. – Нож с собой?
– Он мне понадобится?
– Мало ли что.
Мы молча оглядывали полуподвал, нам вдруг стало не до разговоров. И все же, чтобы заполнить паузу, Лео сосредоточился на уязвимых местах операции. – Главное, чтобы «калиффоне» не заглох. Что бы ни происходило, следи за «калиффоне», очень тебя прошу.
– Ну что, идем? – спросил я, не в силах совладать с внезапно нахлынувшим возбуждением.
– Что с тобой? Не терпится похулиганить? – Он достал из кармана зажигалку. – Покурим? Я пыхну самую малость, и пойдем. Чем позже, тем лучше: меньше людей будет на улице.
Никогда еще я не испытывал такой острой необходимости в косяке. Я кивнул.
