– А теперь друг вашего мужа вручил вам только ту сумму, которую он был ему должен, это очень просто и не заслуживает никакой благодарности… Не правда ли, Ла Пивардьер, что я был должен вам тысячу ливров?
Ла Пивардьер покраснел до ушей.
– Тысячу… тысячу… ли… ливров! – пробормотал он, протягивая руки к Паскалю, чтобы поблагодарить его.
Но тот быстро прервал его:
– Давайте же!.. Давайте… отправляйтесь скорей!.. Ночь уже на дворе… и госпожа Латапи, должно быть, уже соскучилась там, наверху…
Ла Пивардьер задрожал.
– Бедная дама! – произнесла со вздохом Сильвия. – Послушай-ка, Антенор, не лучше ли будет вернуть эти деньги… которые дал мне этот добрый господин… ей.
Паскаль улыбнулся.
– Этого все равно будет недостаточно! – сказал он. – Но в любом случае за столь добрую мысль Господь когда-нибудь наградит вас.
– А вы?
– Я?
– Да. Приезжайте погостить к нам в Нант… мы живем близ Буффе… замка Буффе.
– Постараюсь.
– Ну, тогда до свидания, господин… господин…
– Паскаль.
– До свидания, господин Паскаль! – сказала Сильвия, подставив ему щеку, которую искатель приключений и поцеловал.
Затем, все трое отправились в гостиницу, где у Легалеков оставлены были вещи и лошади.
Ивон повел лошадь, а так нечаянно соединенные супруги пошли рука об руку, разговаривая, вероятно, о причине, побудившей Сильвию явиться в Париж, о чем Ла Пивардьер, конечно, имел полное право узнать.
Мы и не сомневаемся, что он узнал; но так как мы не думаем, что причина эта была столь уж важной, то и не будем ею интересоваться.
В завершение же этой главы и второй части нашей книги отметим, что Паскалю Симеони с помощью двух аргументов удалось все же убедить первую жену Ла Пивардьера отказаться от мщения двоеженцу.
Во-первых, в вознаграждение за маленькое насилие, которому подвергли горбунью, он преподнес ей пятьдесят пистолей.
Во-вторых, попугав ее немножко тем, что она найдет в нем своего непримиримого врага, если доведет его друга до виселицы, он напомнил ей, что разлука с мужем была ее заветной мечтой, и теперь ей нужно только радоваться тому, что исполнилось его желание, и если она не может простить ему этого, то все-таки может забыть.
* * *
Моник Латапи ответила: «Я забуду», и сунула пятьдесят пистолей в карман.
Проходя в свою комнату, Паскаль заметил плачущую Жильетту.
– Что с вами, дитя мое? – спросил он ее.
– Он со мной и не простился даже! – шептала она, рыдая. – А я так его любила!
Искателю приключений очень хотелось утешить бедную девушку.
– Вы ошибаетесь, моя милая, – возразил он, – ваш дядя не забыл вас. Смотрите, что он купил для вас сегодня и просил меня передать вам.
Паскаль подал при этом девушке золотое сердечко на шелковом шнурке, которое он вынул из кармана.
– Правда? – вскричала Жильетта. – И это для меня? Дядюшка купил это для меня?
– Я никогда не лгу, мадемуазель! – произнес искатель приключений очень серьезно, надевая сердечко на шею девушке.
* * *
Однако он лгал! Эту драгоценную безделушку он захватил из сундука своей матери!
Но преступна ли такая ложь? И дурно ли он поступил, пожертвовав этой вещицей, чтобы осушить слезы бедной Жильетты?
Что до нас, то мы так не думаем.
Часть третья
Заговор
Глава I
О том, как герцогиня де Шеврез сказала не более того, чем хотела, и о том, какой дурной знак – услышать во время поцелуя вой собаки
Прошел месяц после последних событий, рассказанных нами в предыдущей части. Вечер, часы бьют девять. Проникнем в главный павильон Лувра, поднимемся на второй этаж, пройдем длинный ряд комнат, украшенных скульптурами, позолотой, живописью и инкрустациями, – и мы очутимся на половине королевы Франции, Анны Австрийской. Из множества роскошно убранных комнат одна отличается сравнительной простотой. Это так называемая купальная комната, соединяющаяся с малым дворцовым садом посредством Моста вздохов, где в обществе мадам де Шеврез, забывая горести и печали в дружеской беседе с герцогиней, обычно проводит свое время супруга Людовика XIII.
Мы уже описали вам портрет герцогини де Шеврез, теперь опишем вам королеву. Анне Австрийской, родившейся в 1601 году, в то время когда происходит наша история, было двадцать пять лет. Не будучи совершеннейшей красавицей, она тем не менее являлась прелестнейшим созданием, с нежно-розовым цветом лица, голубыми глазами, коралловым ротиком, открытым и благородным челом. Она была высокого роста, руки ее были необыкновенно нежны, тонки и ослепительно белы, ноги – редкой красоты. В этот вечер она была одета в обшитое серебром и золотом голубое атласное платье с широкими рукавами, подобранными бриллиантовыми аграфами; на голове – голубой бархатный убор с черным пером, из-под которого волнами рассыпались по ее прелестным плечам белокурые, шелковистые локоны. Ее величество сидели, по обычаю испанок, на бархатных подушках.
В ту минуту, когда мы входим туда, королева – в позе, которую мы только что описали, – мечтала, устремив взгляд на ленточку, вившуюся вокруг ее нежных пальцев.
Герцогиня де Шеврез стояла у окна, выходившего в сад, по всей видимости, кого-то поджидая.
Но вздох августейшей подруги прервал наблюдения герцогини. Она повернулась и увидела, что вздох этот сопровождался слезой.
Подбежав к королеве, Мария де Роган с фамильярностью, впрочем, самой почтительной, отняла у нее ленточку и заперла в один из тех огромных эбенового дерева сундуков, какие заменяли тогда шкафы и шифоньерки.
– Полноте, ваше величество, время ли плакать теперь, когда мы собрались отомстить нашему жестокому врагу! Представляете, что будет, если эти господа застанут вас в слезах… все тогда погибнет! Они решат, что вы не надеетесь на успех… и сами придут в отчаяние!
Говоря это, герцогиня нежно промокала батистовым платком прелестные глаза опечаленной королевы, которая невольно улыбнулась ей.
– Это правда, – сказала она, – будет слишком безрассудно лишать бодрости наших друзей… Боюсь, у них и так ее недостаточно!
– В особенности у одного из них, – произнесла герцогиня де Шеврез презрительным тоном, – у господина герцога Анжуйского, которому следовало бы быть решительнее других! О! Я никогда, впрочем, и не рассчитывала на его светлость! Если наше дело выиграет… он первый этим воспользуется… но если же мы его проиграем.
– То, наверное, он первый же станет униженно просить прощения у кардинала.
– В этом нет сомнения; к счастью, я убеждена в успехе нашего предприятия!
