– Подарили на входе в парк, – оборвала цепочку его опасений Фортуна.
– Все как в отношениях. Удача осталась на обочине, – посмотрел на свой кофе Павел.
– Нет, на обочине осталась я.
– Вы всегда такая странная? – оставил Павел кофе, пытаясь сосредоточиться на доказательстве возникшей из ниоткуда теоремы.
– Нет, только под дождем с незнакомыми людьми. Моя странность – это защита.
– Я бы назвал это теоремой, которую надо доказать. Это профессиональное.
– Или Джокондой, которую надо украсть. Это от Маяковского.
– Хорошо, диковинкой – устроит? – подлил еще кофе Фортуне Павел.
– Дикостью – это правильное название. Как корабль назовешь… – стала она толкать по чашке несколько пузырьков, пока те не лопнули.
– Имя решает все.
– Я вот тоже сначала хотела свое поменять. Думала, вот стукнет 16 – обязательно поменяю.
– А чем вам оно не угодило? Не везло?
– Просто странное.
– Диковинное, – радовался чему-то Павел. «Зря кипишился, с головой у нее все в порядке».
* * *
– Может, мороженого? – не дожидаясь ответа, Пьер уже заказал два у продавца, который ловко надувал при помощи круглой железной ложки маленькие шары холодного счастья и прикреплял их к вафельным рожкам.
– Вкусное, а главное холодное, – облизывала свой малиновый шарик Катя.
– Идем на спуск, дальше площадь Пигаль, – неловко махнул рукой Пьер. Его мороженый шарик улетел в кусты. Пьер недоуменно заглянул вовнутрь пустого рожка.
– А почему Пигаль? – протянула ему свой шарик Катя.
– По фамилии скульптора, – укусил он его нарочито жадно.
– Как скучно, – держала она строго линию цинизма, пытаясь довести его до крайней точки, чтобы, если что, можно было бы с чистой совестью вернуться назад, на Родину, с вердиктом: «Не получилось. Разные менталитеты».
– Вуаля! Площадь Пигаль – центр всего этого безобразия.
– Пигалица, – выкинула, как исчезнувшую иллюзию, бумажку от мороженого Катя.
* * *
– Неужели вы не ходили по бабам?
– По бабам – нет. Бывает, зайдешь к женщине в душу ненадолго, а там уже куча мужиков и все смотрят на тебя подозрительно: «Мы думали, ты будешь умнее».
– А бывает – она к тебе и начинает заниматься фитнесом.
– Ты про тех, что крутят динамо?
– Именно.
– И с вами такое случалось?
– Конечно. Сижу, пью кофе, а тут она… садится за соседний столик. У меня сразу потекли стихи. Я даже готов был писать в стол, лишь бы это был наш с нею домашний стол. Она смотрела на меня. Я улыбался ей и так и эдак, она – красивая стена. Вот это выдержка – лицо ее не шелохнулось ни чертой. Я не понимал, в чем дело. Потом оглянулся и увидел за мной табло с расписанием. Вот так и в жизни бывает – думаешь, что она тебя почти любит, а на деле ей нужно совсем другое табло.
– Забавно. Если вы это только что придумали.
– Я никогда не вру, – рассмеялся Павел.
– Врать и придумывать – это разные вещи.
– Вещи разные, но носить приходится вместе, – посмотрел Павел на незнакомку так, будто увидел в ней знакомую. «Ей просто необходимы были перемены в жизни… между уроками, которые преподносила жизнь». – А кто вам поставил этот диагноз?
– Какой диагноз?
– Париж. Он вам просто необходим.
– Никто не ставил, я сама… надоело заниматься аутотренингом.
– Значит, все еще больно?
– Боль? Она притупилась. Хотя иногда хожу, ною, как маленькая. Будто выронила изо рта соску.
«Ребенок», – подумал про себя Павел.
– Никогда не видел таких искренних людей.
– И не увидите, их можно только услышать.
* * *
Площадь разврата действительно небольшая. Она в окружении – французские здания, что месье, которые ее оберегали всячески, у них вместо шляп мансарды, смотрят на нее как на шлюху, великую проститутку Парижа. Любили ли они ее? Скорее, просто пользовались. Куда бы она от них могла сбежать, с ее прошлым, с ее будущим? «Куда сейчас могу сбежать я?» – в чужой стране, от чужого человека. Да и незачем. Ей здесь нравилось. Вся эта красивая суета вечером и небрежное волнение оставленного толпой мусора поутру. Его, как последние мечты, развеет легкий утренний ветерок. Одинокая куртизанка поежится от ранней прохлады, не дождавшись последнего клиента. С одной стороны у нее музыкальные магазины, напротив – бары, рестораны и кабаре. А в соседних переулках спрятались стриптиз-бары и всевозможные секс-шопы.
– Сейчас здесь можно найти развлечение на любой вкус, впрочем, как и 200 лет назад. Раньше французские аристократы снимали здесь не только девочек, но и небольшие особняки для них.
– Русские не только снимали, но даже строили, – поддержала отечественного производителя Катя.
День клонится к концу, клонится ко сну, день-клон. Обрезки солнца валяются повсюду, острые настолько, что режут зрение. Тени, как людей, так и зданий, выросли в разы, будто, как и Катя, наполнились впечатлениями, теперь волокли их за собой. Правда, очень скоро они выглядели уже не такими контрастными, а потом и вовсе исчезли.
На небе темнело, снизу – нет, наоборот, пошлый цвет вывесок нагонял ароматы праздника. В атмосфере запахло развлечениями, удовольствиями, развратом, сыром, сифилисом, вином, еще черт знает чем. На ночную улицу выпустили подвыпивших посетителей баров, наркоманов, искателей сомнительных удовольствий, бедняков и проституток.
Ночь пришла и разделась, бросив на витрины магазинов свое откровенное белье. Катя уткнулась носом в стекло – она внимательно разглядывала предметы женского белья. И мысли ее побежали нагишом.
– Если днем от этого места несет эротикой, то ночью – сексом, – дышал за ее спиной Пьер.
– Я бы сказала, даже порно, – она напоила свое любопытство и пошла дальше, Пьер шел следом.
– Проститутка? – кивнула на намалеванную девицу у столба Катя. Та словно объявление на яркой бумаге об интим-услугах, сошедшее со столба на землю.
– Откуда здесь столько проституток?
– Это бизнес, вполне себе легальный. Души торгуют телом. Есть и душеприказчики – это сутенеры, но они, как опытные пастухи, прячутся где-то в тени.
– Чудно. Я люблю Париж. Ты пользовался когда-нибудь услугами?
– Нет, – соврал Пьер, и Катя сразу это заметила.
– Только не ври мне больше.
– Я никогда не вру.
– Они все время ходят туда-сюда?
– Им запрещено приставать к прохожим, и они просто прогуливаются вдоль витрин. А некоторые поджидают клиентов во дворах.
