– Нравится галерея?
– Да? Я думала, это мастерская. Пахнет казеином и гипсом, некоторые скульптуры кажутся сделанными наполовину.
– Они, как люди, ищут свои половинки.
– Вот это здорово! – подбежала она к одной из инсталляций. – Этот кактус посередине в виде ежа. И название: «Не забывайте женщину любить, зачем вам кактусы в квартире».
– Вообще-то это не кактус, если посмотреть с другой стороны.
– Аа… я поняла. Можешь не говорить, – улыбнулась Катя. – Тебе нужны кактусы в квартире?
– Только цветущие. Занять ими все подоконники.
– Какие здесь классные окна, – подскочила Катя к одному из них так резко, что ее фисташковое платье едва поспевало за розовыми балетками. На стене была четкая проекция света, который отражался на ней голубым квадратом. – Облака, как натуральные, – трогала она их, нарисованные на стене.
– Мне кажется, что-то есть от твоей мечты, – все еще обсуждали мы окна, выйдя на улицу. На город уже спустилась темнота.
– Ты про мой музей?
– Современного безумства.
– Мечте тоже нужен бюджет.
Жак почесал голову:
– По крайней мере она у тебя есть.
– Давай ее помечтаем?
– Кстати, ты догадалась, не только окна, потолок – это тоже была инсталляция? – задрал голову к потолку Жак, где уже висела Луна в форме банана.
– Может, сначала поедим? – тоже посмотрела на банан в форме месяца Катя.
* * *
– Что ты зеваешь?
– Настроения нет, можешь поднять?
– А грузовой лифт работает?
– Лифт-то работает, мне не хочется.
– Чего хочется?
– Спеть.
– Если вам хочется спеть, но вы не можете, значит, кто-то встал на горло вашей песне.
– Это точно, сойди немедленно.
– Не могу. Мне до конечной.
– Ладно, что там у нас на повестке?
– Современные отношения, какие они?
– За тысячи лет в них ничего не изменилось. Представьте себе Адама и Еву:
– Что с тобой, Ева?
– Что-то голова закружилась.
– Подожди, я отнесу тебя в постель.
– Нет, лучше сначала к алтарю…»
– Вот видите, – рассмеялась Ава. – Положение женщин в современном мире безвыходно. Выходить не за кого.
– Но ты-то вышла.
– Выйти замуж не выход.
– А что это?
– Это экономика.
– На деревянной лошадке далеко не уедешь.
– Ставь на зеленую.
– Я патриот. Я люблю свою Родину.
– За что?
– За так как есть, плюс здесь женщины русские. Страшно расставаться.
– Не бойся расставаться, бойся не встретиться.
* * *
– Бабочки в животе и уже голодают, – сказала я Жаку, когда мы обходили свои окрестности, свои Елисейские Поля. Эйфелева башня, как ориентир, как острие, торчащее из школьного глобуса, тоже стояло в поле, в поле нашего зрения. Мы, как и многие, что пришли сюда, находились в самом центре полюса любви.
– Здесь недалеко есть одна кафешка, отличную делают выпечку.
Рядом появилась дверь, мы вошли. Старинное кафе, пахло коричневым лакированным полисандром и булочками.
– Выбирай из этих трех: «Вдохновение», «Воображение» или «Впечатление», – словно взял за руку потерявшуюся среди сладостей девочку Жак.
– Вот это, указала я на аппетитную песочную горку с клубникой и вишней.
Наши глаза с витрины обратились к женщине лет 40, аккуратно высушенной продавщице, не то временем, не то тоской, не то диетой. «Сколько лет она уже здесь стоит? Присела бы, отдохнула, улыбнулась».
– 300 грамм «Воображения», пожалуйста.
– Это будет совсем маленький кусочек. Хватит?
– Да, у нас еще и своего есть немного.
– Что-нибудь еще? – не поняла юмора продавщица.
– 200 грамм трюфелей. – Я смотрел на нее как на стену, там, за ней, должна быть кухня, мой взгляд упирается в стену ее непонимания. Стена выкрашена безнравственно помадой, посудой, правдой. Что же у вас на кухне такой бардак, хотелось сказать мне, но я промолчал. Ее мало любили, ее никто не любит, женщина отомстила в мыслях по-женски. Как могут такие люди продавать конфеты, они должны их есть.
– Два кофе.
– Здесь или с собой? – спросила нас продавщица.
– С собой, – Жак забрал «Воображение», расплатился, улыбнулся ей на прощание.
– Пошли повоображаем, – закинул он руку мне на шею, привлек к себе и поцеловал мои волосы.
* * *
Наконец, лифт поднял нас на самый верх.
– Неужели? – воскликнула Фортуна. Она вдохнула Париж, грудь ее поднялась, словно лифт, который доставил душу сделать несколько фотографий видов Парижа с высоты птичьего полета, где он, обросший домами всех мастей и расцветок, всех архитектурных стилей и вкусов, изрезанный венами улиц, буднично благоухал в вечерней дымке. Потом опустилась, застывшая в ожидании следующей порции кислорода:
– До сих пор не верю, что мы это сделали.
– Я думал, Фортуна никогда не сомневается в успехе, – обнял ее Павел.
– Только дураки не сомневаются, – посмотрела она на Павла, – А дуры вроде меня – постоянно, иначе откуда им ждать сюрпризов?
– Ты так странно на меня смотришь, – заметил Павел, когда глаза Фортуны начали наполняться стеклом.
– В глаз что-то попало, песчинка.
– Платок нужен?
– Нет, лучше жилетка, – уткнулась Фортуна в его плечо головой. Слезы текли все быстрее, словно кто-то наклонил ее боль.
– Ты тогда сказала, что в конце сценария было слово из шести букв, которое тебя поразило, какое?
– Любовь, – захотелось ей изменить «Конец фильма».
