– Завтра поедем на башню, я заказал билеты на самый верх.
– Я не хочу. Ты не понимаешь или не хочешь понять, при чем здесь башня? Скажи мне лучше, на что я тебе?
– На память.
Мужчина в трусах и в носках стоял рядом с ней. Он пытался ее целовать. Она засмеялась.
– Что смешного?
– Носки.
– Носки смешные?
– Нет, ты в них.
– Может, снять?
– Уже не поможет.
Пока мы определяли свой статус, с Пьером произошли метаморфозы: он съежился, согнулся, француз в нем куда-то делся. Катя же, словно Жанна д’Арк, с революцией в глазах улыбалась, пока ей не стало жаль его. Пьер снял носки и выкинул их в окно.
Между нами стена. Великая Китайская. Рука Пьера двигалась от одной ее родинки до другой, словно это были те самые родинки, которые не перешли в разряд родины, их было много, одну из них она оставила, а другую еще не полюбила. На огромной кровати находила себя то в одном углу то в другом, четверо в поезде в купе. А он перебирал в голове караты, 4 карата за 100.000 или 12 за 220.000. Как трудно любить человека только за то, что он иностранец, француз. Разница менталитетов выражалась тем, что он искал ее каждую ночь в постели, чтобы сделать предложение, а она норовила ускользнуть, чтобы быть в конце концов пойманной, прижатой с стенке, что стояла между ними, в конце концов – зацелованной, совращенной, растерзанной его проникновенными руками, распахнув победителю губы. Чтобы тот вошел и выдолбил пирогу или две, на которой они медленно уплыли бы в заоблачность, в сон. Каждый в свой. Она смотрела на его волосатую руку, на часы, будто те показывали ее время, которое идет, но скоро должно зарасти волосами, стрелки вот-вот начнут путаться в них, как в перипетиях судьбы, сначала секундная, что отвечала за мгновения, затем минутная, что отвечает за сиюминутное, затем часовая, которая ответит за вечность, потому не остановится, но будет буксовать, превращая, уподобляя часы в годы, а годы в невзгоды.
«Она меня не любит. Можно не говорить, она уже знает. Я чувствовал месть в каждом ее поцелуе».
– Чем он лучше? – спросил обреченно Пьер.
– Я хочу от него детей.
* * *
– Вечерами я листала сценарий, все было выдержано, местами немного наиграно. Меня сразил конец, всего одно слово из шести букв. Для человека самое страшное из всех слов. Я смотрела на все это, было такое впечатление… – запнулась на слове Фортуна. Блеск ее глаз говорил сам за себя, как ей сейчас трудно вспоминать, все равно что пересматривать заново фильм. Это было ее самое страшное кино… будто чувства запихивали в кадр ногами, – стерла она с глаз росу.
Стив смотрел в камеру, казалось, будто в микроскоп рассматривает чувства наши, как микробов. Дальше с камерой работал оператор. Стив становился одним из участников пьесы. Потом он говорил сам себе «Снято» и жестом – оператору. Подходил к моей дочери, что-то шептал ей на ухо, та улыбалась, погладив ее по щеке, подходил ко мне:
– Как вам сценарий?
– Не знаю. Никогда раньше не читала сценариев. Похоже на театральную пьесу.
– Сценарий – это паспорт фильма. Его слово! А слово в фильме для того, чтобы дополнять и углублять изображение, – умничал он, только я не слушала. «Слово», оно таковым и было, только углубляло рану в моей душе.
– Завтра я хочу поснимать ночью. Ночь в образе смерти. Девушка и ночь. Как вам?
– С некоторых пор я не люблю ночи.
– Вам и не надо. Сила женщины в том, что она может быть солнцем даже ночью. Вы будете здесь этой ночью? – спросил он меня.
– Нет, завтра рано на работу.
– А я выйду в ночную.
Режиссер подошел к Лиле:
– Будь солнцем: свои будут греться, чужие – обжигаться.
Играть солнце при такой роскошной улыбке и таком количестве веснушек для Лили не составляло труда. Только если раньше она им была, то теперь приходилось играть.
Они о чем-то шептались, я улыбалась, как дура, красивым словам, щеки мои горели. Неожиданно я ощутила себя чужой. Чтобы уйти от зорких глаз Стива, я встала со стула и прошла к окну. Выставила себя за стекло, скрестила руки на животе, обняв себя за плечи. За окном зданию сколотили гроб. За окном пылал золотым пожаром купол церкви. Часовня стояла в лесах, по которым бродили строители в касках. Каски были белые, как колпак врача, с которым она два часа назад обсуждала положение дел.
Фортуна перекрестилась.
– Ты верующая?
– Да. Когда очень чего-то надо.
– А когда не надо?
– Как и все, грешу. А вы верите… что будет лучше?
– Нет, – тихо ответил Стив. – Но всегда молюсь.
– Все так сложно, – отпустила она сакраментальное женское.
– Да… – посмотрел в глаза матери Стив: «Главное не унывать. Работать». – Сложнее всего будет с музыкой. Выбираю между Вагнером или взять Рахманинова? – переключил тему и начал согласовывать вслух Стив. – Посмотрю, послушаю еще. Да, там за кадром будет еще мой голос. Хочу, чтобы он получился не слишком навязчив. Если какие-нибудь мои шутки покажутся вам дурацкими, не принимайте близко к сердцу, оно само принимает от меня постоянно то валидол, то коньяк.
Он сделал еще несколько шагов по палате, будто хотел подтолкнуть мысленный процесс, который шел в его голове слишком медленно, и двинул речь дальше:
– В большинстве документальных фильмов самыми трудными для сценария являются начальные и финальные кадры. Вот над ними нужно будет поработать особо.
«Как и в жизни», – подумала про себя Фортуна.
– Первый и последний кадры должны быть особенно выразительными, – продолжал вступительную лекцию Стив.
«Очень хотелось бы. От даты рождения до даты смерти – все было одним захватывающим фильмом».
– Очень хочу, чтобы вы это прочли. Ведь что такое сценарий? Это рабочий «чертеж», как для строительства дома, на основании которого делается фильм. Вот по этому чертежу мы и будем строить наше кино. Хороший сценарий – успех картины. Так что почитаете дома, потом поделитесь впечатлениями. Может, ваше женское сердце что-то подскажет, может, я упустил важное что-то.
«Ты вряд ли. Это я чувствую все время, что упускаю что-то, что-то ускользает от меня без возврата, я догадываюсь, что, но боюсь озвучить».
* * *
… – Сначала заводишь мужика, потом разводишь мужика, пока заводка не кончится… – объясняла Ава кому-то по телефону.
– Кстати, а как правильно заводка или завод. А Планшет? – шепнул Селфи.
– После развода? …Скорее всего за водкой, – засмеялся тот скромно своей находчивости.
– Ты что, забыла? Хочешь узнать человека лучше? Выключи воображение, – поглядывала грозно на своих смеющихся коллег Ава, продолжая болтать по телефону.
