– Не бойся, это было давно, – сделал паузу Пьер. Катя остановилась. – Во время Столетней войны, когда Булонский лес был одним из самых опасных мест. Мне было одиноко, пока здесь я не нашел свой приют среди воров и преступников.
– Я уж подумала, сейчас ты откровенно раскроешь все карты, и я полюблю тебя за твои пороки, – рассмеялась Катя и снова надавила на педали.
– Слова – вода, они не могут быть откровенными… – выехали мы к тихому пруду, где ивы полоскали волосы. – Смотри, дерево собралось нырять, – указала я на ниже всех склонившуюся к воде иву. – Не, не нырнет, вода холодная. «Наша бы нырнула», – подумала я про себя. – Может, искупаемся? – провоцировала Кэт.
– Может, не здесь?
– Извини, я тебя перебила. Так что может быть откровенным?
– Секс – самое откровенное, что может случиться между мужчиной и женщиной.
– Тише, – поднесла палец к губам Катя. Ей показалось, что парк услышал заветные слова: женщины оглянулись, мужчины подняли головы. Навстречу нам шла парочка. Рядом он и она, настолько разные, что пути их не пересекались. Две независимые параллельные прямые, двое детей, как два ребра, которые их соединили в один квадрат любви. Женщина катила коляску с двойней. Дети не спали, ныли.
– Ноев ковчег, – усмехнулась Катя, едва семья прошла.
– Ага, Адам и Ева. Будь я депутатом, поставил бы ребром вопрос, чтобы женщина не работала по субботам.
– Мне кажется, Ева у Адама не работала вообще. Потому что он был мужчиной щедрым, он не просто ставил вопросы ребром, он даже своего ребра не пожалел, лишь бы женщина была, была счастлива.
Кажется, Адам услышал нас, он перехватил коляску у Евы и теперь катил ее сам. Семейство скрылось за деревьями, мы с Пьером удивленно переглянулись.
– Кстати, Булонский лес и сегодня ассоциируется с центром разврата, не меньше чем площадь Пигаль.
Катя не стала уточнять, почему семья оказалась здесь кстати.
– В прошлом Булонский лес был местом, где собирались жрицы любви. И даже существовали карты аллей и проездов, где находились девушки, оказывающие интимные услуги, – продолжал лекцию Пьер.
– Представляю: все эти люди, которые днем здесь бегают трусцой, катаются на лодках и устраивают пикники, в полночь превращаются в сутенеров, шлюх и насильников, в поиске заработка и удовольствий.
Скоро люди отстали, встречаясь все реже и реже. Мы крутили педали, пытаясь на ходу вести легкую беседу:
– Чувствуешь, людей все меньше?
– Настоящих всегда было немного. Исчезающий вид. Скоро их можно будет внести в Красную книгу.
Сверху весело рассеивала солнечный свет листва, снизу его подхватывали спицы переднего колеса, он словно белка никак не мог вырваться из прутьев этой круглой клетки. Забираясь по дорожкам все глубже, скоро заехали в такую глухомань, где пришлось слезть с велосипедов и вести коней под уздцы.
– Может, сделаем привал?
– Да, я знаю здесь одну подходящую полянку, – всматривался в ландшафт парка сквозь деревья Пьер.
– Давай под этим каштаном.
– Ты уверена, что это каштан? Мне кажется – кедр.
– Нет, не уверена, но мне нравится, как звучит.
* * *
Когда через несколько дней Стив уехал на какой-то фестиваль, мать заметила как погасли глаза дочери, будто тот увез с собою их свет. И теперь, глядя в ее глаза, она видела перед собой только две свечи, что тихо тлели в потемках охладевших оранжевых стен. Она приходила и разогревала атмосферу, как могла. Материнские чувства – это совсем не те, что к мужчине, они другие, у них нет права отвергать, они должны греть, сколько бы не отключали центральное отопление. Не зная, чем еще поддерживать огонь, мать подбрасывала туда книги. Книги лечат и отвлекают от насущного. Лиля не успела внимательно ознакомиться с книгами, что принесла мама, нужно было идти на процедуры. Мать осталась в палате одна. Ноги ее гудели, за день находилась. Она легла в койку дочери и стала осматриваться. От оранжевых стен действительно пахло солнцем. «Стив – какой же он все-таки молодец». Запах этот приносил тепло. Белое небо – потолок, ни единого облака. Ей захотелось подложить под голову руки. Она сунула их под подушку и нащупала там что-то плотное. Достала, ежедневник. Из него вывалилась открытка с солнцем. На обратной стороне было от руки написано:
Будь солнцем: свои будут греться, чужие – обжигаться.
Подпись: Стиви.
Мать вернула открытку на место и стала листать страницы:
7 марта.
Природа замерла в ожидании: птицы ждали ранней весны, женщины – настоящих мужчин, вазы – живых цветов. Чего я жду?
10 апреля
+18, а мне все еще холодно.
11 апреля.
Сон – это маленькая смерть.
15 апреля.
С приходом тепла в ее однокомнатной квартире появилась еще одна комнатка – весна, куда она часто выходила, накинув легкое платье и балетки. Надо найти платье.
30 апреля
5 миллионов людей, но стоило только уехать из города одному, и он уже пуст.
3 мая.
На последней странице сценария увидела это слово. Сначала испугалась.
Не надо бояться смерти. Смерть – это сон длиною в жизнь.
Мать догадалась, о ком шла речь в этой записи, ей вдруг стыдно стало за то, что она читает чужие письма своей дочери, она по инерции открыла последнюю страницу. Числа не было:
Мама, я тебя очень люблю.
Кроме этого у меня еще одна просьба, после того, как фильм закончится, отдай мой прах Стиву – он обещал мне развеять его над «Лезвием бритвы» – это удивительное место во Франции, Стив мне рассказывал о нем. Там необыкновенно красиво. И всякий раз, когда в глаз тебе будет попадать песчинка, знай – это я… радуюсь за тебя.
P.S. Мне надоело здесь, мне необходимо развеяться))))
Мать захлопнула дневник и быстро сунула его обратно. В глазах ее оказались сразу же тысячи песчинок. Слезы текли, текли, текли, будто она уже выехала на КАД.
* * *
Толпа мурашек сбежалась на собрание. Они, как завороженные, замерли. Выступала рука. Она трогательно ходила по коже. Разговор шел о чувствах.
Линия ее ног образовывала длинное растение с соцветием в конце. Укроп. Сколько надо было веток укропа, чтобы замариновать его огурец.
Артист терся головой о портьеру и постоянно высовывался из-за занавеса, словно на сцене после спектакля, будто его то и дело вызывали на бис. Он выходил, по пути стягивая с себя капюшон, потом уходил, вновь прячась в него. Гладкий, лысый, потный от возбуждения. Счастливый. Он никак не мог надышаться славой. В конце концов он собрал все подаренные ему цветы и бросил в зал.
