Я засмеялся в трубку: – Не, на fruits de mer. Морские фрукты оказались слишком экзотическими.
Мы поболтали еще немного о пустяках, потом я снова зашел в спальню, где оставил Катю. Она уснула, на полу валялся листок. Я поднял его. Она нарисовала бабочку и подписала: «Разочарование – это когда бабочки в животе сдохли».
* * *
– Мы голодные, да? – услышал я ее голос сквозь закрытые губы. После этих слов я понял, что дела пошли на поправку. Сел на кровать и убрал с ее лица волосы.
– Только не вздумай меня целовать.
– Как тебе мама?
«Лучше бы поцеловал», – меньше всего сейчас хотелось говорить о его маме.
– Как и все, хлебом не корми, дай пообщаться с сыном. Она все время так вздыхает?
– Нет, только когда я приезжаю.
– С бабой. Я бы тоже вздыхала. Наверное, пилит тебя: почему так много пьет, была бы француженка, держала бы себя в руках?
– Нет, что ты, ты ей понравилась.
– Ты же обещал не врать мне, – посмотрела я пристально в его глаза. Настолько внимательно, что стало видно зеленые прожилки, ведущие в одну коричневую воронку (она вспомнила о зелено-карем вереске на мысе «Лезвие бритвы»), в которую хотелось прыгнуть без страха, та, будто приглашая, становилась все шире: это означало только одно – я нравилась ему все больше. Что еще нужно девушке для счастья? Ходить по лезвию бритвы всю жизнь, чтобы чувства не притуплялись.
– Ищешь вторую половинку? – обнял он меня.
– Мне не нужна половинка, боюсь, мне даже целого человека будет мало. Твои объятия – камни на солнце: крепкие и теплые. Подсядешь на такие, и всё, пропала, исчезла для остального мира, – бесстыдно льстила она.
Иногда, глядя в его глаза, она ловила себя на мысли, что ей хотелось. Нормального человеческого неожиданного секса. Неожиданность была главным козырем против рутины в сексе.
– Тебе что-нибудь снилось?.. Кроме устриц, – пошутил Пьер.
– Глупо.
– Ты про шутку?
– Глупо пересказывать сны, их можно только переспать, – улыбнулась Катя. – Всю ночь я лезла на дерево, чтобы спасти кота, наконец, схватила его, а когда захотела спрыгнуть, оказалось, что я на Эйфелевой башне. К чему бы это?
– Я взял два билета на самый верх.
– Ура! Извини, прыгать нет сил. Но я скучала, – снова соврала Кэт.
– Я тоже соскучился по тебе. Хочу.
– Хотеть – не подвиг, подвиг – покорять.
– Как легче всего покорить русскую женщину?
– Как и любую другую. Делайте женщине комплименты, ей необходимы эти изделия.
* * *
– О чем замечталась, Ава?
– Весной она не могла ни о чем мечтать, только о море. Даже мужчины отошли на задний план. Отошли, чтобы не закрывать мечту.
– Отойди, не закрывай мечту.
– Море – это хорошо, но нам две упаковки эклеров привезли, сеть кондитерских «Сахарок». Задача проста: надо попробовать и оценить.
– Впарить?
– Думаешь? А выглядят аппетитно. Если до 12.00 не подействует, то будем хвалить.
– Почему до 12.00?
– В 12.00 придет кондитер с фабрики, расскажет, как он это делает, из чего. Он француз.
– Еще одна потерянная голова в досье Авы.
– По-моему, ничего эклеры, – запахло заварным кремом от голоса Авы.
– За фигуру не боишься?
– Я же замужем.
– Как потом будешь скидывать лишний вес? – не отпускал ее Селфи.
– Скину навешанные ярлыки. Так что налетай, ребята, проверено электроникой.
* * *
– Ты даже держишь меня за руку… как будто если отпустишь, то я уйду навсегда… А нам еще фильм надо доделать. И мне становится страшно не оттого, что умру, а что не успеем.
Самое неприятное было в том, что я являлась частью этого спектакля, реквизитом под названием «Мама».
– Мама, встаньте сюда, положите руку на лоб своей дочери, грустно улыбнитесь, теперь отойдите.
А ты, Лиля, посмотри на нее с осуждением, с непониманием.
Глядя в это деланое непонимание, я понимала, что Стив был одержим своей идеей, но не могла понять – при чем здесь я. При дочери, но вне себя. Почему я должна играть мать, а не быть ею. Я не находила себе места в этом сценарии, а что мне сценарий, когда мне сейчас надо было найти свое место в жизни? Как мне жить дальше. Он мне его пытался найти. Ставил в кадр, туда или сюда, потом выводил из кадра. То приближал к Лиле, то отдалял от нее. Кино – это была его идея, которой он заразил мою дочь. Она очень хотела стать актрисой, он подарил ей эту возможность. Мне ничего не оставалось, как повиноваться.
«Белый – покой, торжественность, траур. Серый – спокойствие общения. Желтый – счастливые обои. Бехтерев лечил цветами. Красный оживлял больных, синий оздоравливал, оранжевый – позитивный» – было записано от руки на полях тетрадки со сценарием. Все цвета были зачеркнуты, кроме красного и оранжевого.
* * *
Сегодня в магазине в честь Дня города распродажа, скидка на все книги 30%. Княжна вкалывала, как ненормальная, будто это был ее личный супермаркет. Ей казалось, что это именно те 30%, на которые она молилась. Она готова была поверить во что угодно, в данном случае в магию цифр. Ведь ничто не складывается само по себе, любые совпадения – это плоды обстоятельств. Она верила. С верой жить было легче, не то что с надеждой.
Читатели бродили за ней по пятам, кто по делу, кто так, будто это на ней висела скидка в 30%.
– Женщина, можно вам задать вопрос?
– Задайте.
– Вы замужем?
– Вопрос не по теме. Вам какую книгу?
– Вы любите цветы? – «Уже года три ходит один. Достал. Глаза у него бегают, как мужики за женщинами, и усы.. Снова на ум пришли Гитлер и Сталин. Хочешь попасть в историю – носи усы. Никто не пришел на ум усатый из современных деятелей. Может, этот?» – улыбнулась и снова взглянула она на поклонника. «Может, он тоже из великих и усатых. Может – он может часами стоять рядом и смотреть на меня. Бесит. В руках у него пять тюльпанов, они скоро уже задохнутся в его ладони. Он принес их мне, но я не беру, я никогда не беру из чужих рук. Меня удивляет уверенность этого типажа! Меня это оскорбляет! Нет, чтоб хороший, красивый, молодой! По крайнем мере, можно было бы поднять себе настроение. Хотя и такие тоже рядом. Но сама не иду. Я же обещала, себе больше не изменяю. Вот один. Стоит, будто книгу читает, сам не решается подойти. Думает, что у меня с тем пожилым что-то есть. Цена занижена! Они думают, что если в магазине скидки, то на все. Я читаю их на пять шагов вперед. Злая я сегодня. Это да. Злой жить тяжело, а работать злой легче».
