– Сколько тебе здесь? – не глядя на него спросила Катя.
– Два года.
– Очень похож на девочку. А здесь?
– Двенадцать.
Потом 16, 20, 30. «И все время с мамой», – заметила она про себя. «Матери не важно где, главное – поближе к детям, к сыну. Как она отпустила тебя одного в Россию?»
Ей вспомнилась выставка фотографий на одной из улиц в центре города. Фотографии были с видами Парижа и наложены фоном одна на другую. Одни были сделаны сто лет назад, другие сейчас. «Некоторые люди становятся фоном всей твоей жизни».
– У меня до сих пор нет ни одной твоей фотографии, – окликнул ее Пьер.
– Я не люблю свои фотографии… я там молодая.
– Ты всегда будешь молодой.
– Хватит искусственных цветов.
– А как же память?
– Разве память – это фотографии? Фотографии скорее памятки, чтобы не забыть. А сама память – музей пережитых впечатлений.
– Память не дает нам забыть друг друга ни на минуту.
– Памяти бывают разные, одни, как фотографии, лежат в альбоме, другие – тату на коже, навсегда.
– Твой образ стерся,
будто выключил кто-то свет.
Да,
есть фотографии,
и голос записан в памяти,
только прикосновений нет.
– Красивые стихи.
– Потому что женские.
Под фотографиями полки с книгами. Полки книг стоят в ряд, словно французские солдаты в разноцветных мундирах. Все говорят на французском; будто пленные среди них – учебник по английскому и томик русской поэзии, который я подарила когда-то Пьеру. Открыла и узнала свой почерк на первой странице:
«Я чувствую, что делаю что-то неправильно, но если я перестану делать так, я перестану чувствовать».
Закрыла и оставила в плену.
– Учишь? – дотронулась Катя до учебника по английскому.
– Нет. Надоело. Английский язык как секс: или ты им занимаешься или продолжаешь вздыхать на родном.
Впереди полков голенький амур, именно он командует сегодня этим полком. Катя взяла в руки «любовь», погладила по голове: «У всех амуров, атлантов, самсонов и ангелов химия на голове. Любовь – это химия, хоть мужчина, хоть шоколад», – блеснула в голове сумбурная цепочка мыслей. Нужно было срочно что-то съесть.
Пьер словно услышал Катю, обхватил сзади руками и прижался к ее теплу. «Завтракать будем?» – пробежало у нее в животе.
– У нас есть круассаны. Сейчас сделаю кофе, – ответил он ей.
– Что сегодня с погодой?
– Питер по всему небу.
– А где погода? – оставила я амура в покое.
– Вышла.
– Когда нет погоды, надо звонить тому, от кого она зависит.
– Думаешь, стоит его беспокоить по пустякам? – так и не понял, на что намекала Катя.
– Тогда в Лувр? Хочу сегодня в Лувр, – ловко исправила она вопрос на каприз, – но сначала в душ, – повернулась и поцеловала Пьера в нос. Погода сегодня капризна, но я была капризнее ее, потому что имела того, кто их исполнит. В своих размышлениях я пошла дальше ванны, предвидя вопросы в будущем:
– Почему ты за него не вышла?
– Не знаю, чего-то в нем не хватало, океана, что ли. Сколько бы я ни капризничала, желания сбывались.
* * *
У Пьера были свои мечты с видом на кухню:
Я включаю электрический чайник, смотрю в окно, погода, как жена, с утра капризна, вскоре выходит свежая из душа, не хватает нескольких цветов, чтобы поднять ей настроение, обнимаю, вдыхаю шею и целую:
– Чай или кофе?
– К морю.
– Моря сегодня нет. Океан устроит? Поедем к матери, она обрадуется.
– С удовольствием. Я уже соскучилась по ней.
В воздухе запахло молотыми зернами. Пьер высыпал размельченный кофе в турку, налил воды и поставил на огонь. «Жизнь проходила, а я не замечал, или делал вид, что не замечаю. У нее, как и у женщины, привлекательность во многом зависела от походки».
Скоро появилась Катя:
– Сегодня день матери, – села она за стол, положила руки и сверху голову. Голова не выспалась и хотела полежать еще.
– Да, откуда ты знаешь?
– В новостях прочла. Ты давно маме своей звонил?
– Вчера только разговаривали.
– Звони, пока она тебя не опередила.
Пьер встал из-за стола и собрался выйти.
– Ты куда? – подняла голову Катя.
– Звонить.
– Ну, ты шелковый. Услышал и побежал. «Какой хороший слушатель. Или просто слух идеальный? Все хорошие слушатели, если интересно. Неужели что-то может быть интереснее меня? Ход мысли, как она интересно материализуется в действие. Стоило мне только напомнить. А она уже увлекла его, Пьера, своей походкой, махая бедрами, как крыльями, будто хотела взлететь. Какой же он падкий».
– Ну, я могу и потом позвонить.
– Да ладно уж, иди, раз сорвался, – улыбнулась Катя. Улыбка означала, что она окончательно проснулась и готова была принять кофе, ванну, китайскую делегацию, чтобы провести им экскурсию по музею современного искусства.
– Не, давай сначала кофе. Я готовил его по особому рецепту. Ты чему улыбаешься?
– Походке мысли. А в твоем случае пробежке. Ладно, наливай.
– Хорошо, – налил ей с радостью Пьер. И стал ждать, когда она сделает первый глоток.
– Хороший кофе, но чего-то не хватает.
– Молока или сахара?
– Лета.
Катя вспомнила прошлое лето, она еще раз пригубила кофе, но вкус его не почувствовала и не слышала, что говорил Пьер, чувства ее выключились из эфира. Она пыталась вспомнить, где провела прошлое лето и с кем. Ничего такого интересного не вспоминалось. Группы иностранцев, бесконечные музеи, парки, переводчики. Это можно было назвать летом только номинально. Снова посмотрела на Пьера. У того на лбу выступила роса. Кажется, он говорил о том, что надо много работать. Странно было слышать такое от человека, который жил на наследство, оставленное ему отцом, в квартире, оставленной тем же отцом. Хороший папа, ничего не скажешь. Сам Пьер, возглавив после смерти отца его небольшую строительную компанию, полностью положился на управляющего и, как казалось Кате, только создавал видимость большой, ежедневной работы. Теннис – вот что его занимало с головой. Будто в голове его был разбит грунтовый корт, и там постоянно шла упорная борьба, а сам Пьер – судья на вышке, он монотонно объявлял счет после каждого розыгрыша мяча. В конце концов, какая-то из мыслей побеждала. Они жали друг другу руки, одна быстро покидала площадку, другая оставалась насладиться победой на полную: цветы, аплодисменты, автографы.
