Потом Лиля снова взглянула на мать.
– Ты все равно красивая. Можно потрогать? – положила она свою тонкую ладонь на мою голову и ласково провела. – Скорее бы он приехал, мы можем не успеть снять фильм до конца.
Мы старались не затрагивать тему смерти, но так или иначе она всплывала. Тридцать процентов надежды против семидесяти безнадеги все время стояли перед моими глазами. Тогда дочь, чтобы разрядить обстановку, всякий раз шутила: меня беспокоит только одно, есть ли там Интернет?
Как бы она ни хорохорилась, видно было, что Лиля переживала отсутствие Стива. Она начинала считать часы до его приезда. Часто время измеряется отсутствием одного человека.
– Завтра он уже будет здесь. Что ты так кипятишься? – прижимала мать голову дочери к своей груди.
– Дело не только в нем, не только в фильме…
Мать ожидала услышать: «Не только в тебе», но не услышала.
– Я даже не знаю, как это объяснить.
– Тебя еще что-то волнует?
– Да. Море. Очень хочется еще раз увидеть море.
– Увидишь. Я тебе обещаю. Только и ты мне пообещай, что вовремя ляжешь спать.
– Если я высплюсь, я стану другой. Обещаю.
* * *
– Бульвар Клиши́, – посмотрел Пьер в сторону пестрившей рекламой улицы, когда они вышли из кафе. – Он издавна считается кварталом порока.
– По помаде заметно.
– Почему по помаде?
– Яркая очень, – кивнула Катя на рекламу, о которую разбивались глаза и разбегались в непонятном веселье и направлении, то и дело возвращаясь к большому экрану, что танцевал кан-кан. Там девочки, взбивая юбки в красные сливки, кричали и задирали ноги, пытаясь достать ими до самых сокровенных уголков разврата. Будто хотели поменять ногами лампочку мировоззрения каждого бежавшего сюда от бытовой литургии гражданина.
– Первые порнокинотеатры, пип-шоу и шоу трансвеститов, эротические кафе появились уже в эпоху «Хиппи». Здесь собирается разный сброд, так что в одиночку по вечерам сюда лучше не ходить.
– Мне? – удивилась инструкции Катя. – Если только на работу, – снова вернулась она в себя, а ее дух – в свое расположение, веселое и свободное.
– Я серьезно – помимо жриц любви, можно встретить и настоящих мерзавцев. – В этот момент к Пьеру подошел англичанин.
– Осторожно, Пьер, наверное, это один из них, – тоже стала серьезной Катя.
Мерзавец был, как ни странно, мил:
– Could you tell us how to find The black cat?
– Шат нуар? – переспросил его Пьер.
– Yes.
– Бесполезно искать черную кошку в ночи. Ее там нет, – улыбнулась Катя Пьеру.
– Само собой, настоящей там нет. Наверное, ты знаешь, что такое la chat во французском языке? – Павел указал англичанину рукой, как пройти к бару.
– Само собой, – взмахнула подолом платья Катя.
Англичанин улыбнулся в ответ и пошел искать свою кошку. «Свою лашатку», – сыграли слова в голове Кати.
– На этой площади сама невольно становлюсь пошлой, – дала пощечину другой своей руке Катя.
– Не, не пошлой – развратной.
– Ты меня сделал такой, – вспомнила Катя, как тщательно вылизывал Пьер ее кожу по ночам. «Нет, русские так не умеют, а может, им это не нужно, потому что они способны на что-то другое, более мужественное. Например, когда пришел Гитлер, французы сдали страну за 28 дней, а русские предпочли четыре года убиваться за нее. В этом была наша сила, этого нам до сих пор не может простить весь мир. Вряд ли бы наши способны были на такое – с подобным умением лобызать. Но женщина слаба, иногда ей не нужно мужество, а нужен именно язык, в нужном ухе, в нужное время, который поговорит с ее телом, пошепчется в самых укромных его уголках». Язык должен быть не столько понятен, сколько приятен. Мы же слушаем песни на английском, не придавая значения, о чем там. Достаточно приятного тембра, впрочем, это касается и литературного языка тоже. Величие писателя или поэта – это тембр его слов.
Пьер пытался прочесть меня. Конечно, это приятно, когда тебя читают каждый божий день. А я – «Война и мир», слишком много страниц. Это можно читать бесконечно. Сегодня я – «Мир», завтра – «Война», и пойди разберись, как с этим романом жить. Я стала его литературой, а что такое литература сегодня – это голос и вкус. Он был очарован моим. Какое-то время мне нравилось нравиться Пьеру. Хотя у него самого голос был пресноват, и всегда хотелось его посолить и поперчить. Со стороны эта внутренняя болтовня больше напоминала склад плюсов и минусов, которые я старательно выводила соответственно ему и себе, пытаясь убедить себя, что он именно тот человек, который мне нужен. Я все еще слишком сильно была привязана к себе, чтобы привязываться к кому-нибудь еще. Нужно нам было немного, но каждому свое. Поэтому мириться приходилось часто. Точнее сказать, приходил Пьер. А я объявляла мир.
«Настоящая русская девушка, не то что наши феминистки. Мыться как следует не научились, а уже хотят строить своих мужиков, хотят быть непричесанными и свободными», – лез в его голову пятерней ободранный маникюр его секретарши. Такая мелочь могла вспугнуть женское счастье, и его вопрос уходил куда-то на второй план, на третий. «В этой стране всем нужна свобода, даже не важно от чего, лишь бы свобода, лишь бы не трогали. А Кате нравится, как я ее трогаю. Конечно, это читается в ее глазах».
Пьер вспомнил разговор в кафе, где они обналичили бутылочку белого.
– Почему именно я?
– Ты не похожа на феминистку. Уют в глазах.
– Неужели? Мне кажется, что я из поколения гипертрофированных эгоцентристок.
– Любителей себя?
– Обожателей.
– Я не заметил, точнее, заметил сильное влияние Востока. Он делает русских женщин более покладистыми, добрыми, обтекаемыми.
«Да уж, получила свою порцию ласки – обтекай», – подумало вино в голове Кати.
– В этом отношении Восток оказался изящным тюнингом для неуправляемой сексуальной машины, – улыбалась Пьеру вторым бокалом белого Катя. – При том, что мы страдаем излишней привязанностью, верность у русских женщин зашкаливает.
– У нас женщины более самостоятельны и независимы, но и совершенно ненормальные матери, – продолжал Пьер. – Женственность их защищена законодательно в отношениях с мужчинами – это да. Женщин здесь не больше, чем мужчин. А потому – есть выбор. Те что женаты, чувствуют себя, как за каменной стеной, однако те что в разводе, совершенно не хотят вновь замуж выходить, они понимают, что им не нужна каменная стена, что это прошлый век, им непонятно, зачем они выстроили ее себе сами.
– Знаешь, некоторым и для воздушных замков нужен кирпич, – развязался Катин язык. Она даже не была уверена, все ли понимает Пьер.
– Здесь их давно уже не строят. Обычно тут замуж ради детей выходят, а если дети уже выросли, то женщины живут в свое удовольствие, оберегаемые всяческими льготами. Тут совсем иная атмосфера женской состоятельности. Это сложно объяснить, но в любом возрасте женщина ощущает свою полноценность. Да, мужчина не будет дверь перед ней открывать или вставать при каждом появлении, но показывать, что ее дело «надцатое», тоже не посмеет.
