Вокруг все ёбнутые, конечно, но не круглосуточно, а приступами. Думали — луна. Потом думали — звёзды. А потом забили. Непонятно нихуя. ЧС. Комендантский час. После девяти на улице кого встретят — пиши пропало. В семь утра первый раз можно выходить. В шесть выйдешь — прикладом по ебалу. Даже в Новой Зеландии. Под это дело смены на заводе сдвинули. Раньше с девяти ночную херачили, сейчас с восьми.
Ну, да мне похуй. Лишь бы хруст не спалить. Я месяц с ним прожил, когда мои «засвистели». С мамы всё началось. Суббота. Утро. За окном морозец, солнечно. По лесу ништяк гулять. А мама блины замутила. Вдруг слышу: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди! Октябрь впереди! Октябрь впереди!» Чё это, думаю? Ей шестьдесят всего, какой, нахуй, Ленин? В комнате батя взвился. Не смей, орёт, не смей! Керенский, говорит, Колчак! Я тебе саблей голову отрежу, ведьма! А я в туалете был. Портки натянул, выскочил. Жена танцует у зеркала. Голая. Гладит себя. Познакомься, говорит, это мой любовник Райан Гослинг. И на вешалку показывает. Я, говорит, для него танцую. Я, говорит, ухожу от тебя в Лос-Анджелес. Пиздец, думаю. Коля тоже хорош. Он в гостиной был. Захожу — всё лицо в маркере и герань жрёт. Не жри, говорю, герань, Коля. А он улыбается, как человек дождя, и жрёт. А батя на кухню побежал. Я — за ним. А он самый длинный нож схватил и на маму. Блядина, говорит, красная. Щас я тебя по всей белой науке разделаю. Мама сковородку схватила. Давай, шипит, давай! Классово чуждый элемент. Мозги через ухо выпущу, так и знай. А у нас кухня большая, есть где поманеврировать. Мы родительское жильё продали и четырёхкомнатную купили в новом доме. Правда, я на полтора ляма в ипотеку влез, но сейчас не об этом.
Эта танцует, тот герань жрёт, эти смертный бой затеяли. Чё делать — хуй его знает. Тут меня осенило. Убежал в ванную, дверь закрыл, воду пустил и давай хрустеть. Пальцами сначала. Затем шеей. Потом позвоночником. Ногой даже два раза умудрился звук издать. Выключил воду, прислушался. Тихо, вроде. Вышел. Батя телик смотрит. Коля с конструктором возится. Жена в халате чай пьёт. Мама тесто на сковородку льёт. Благодать. Каждый день, думаю, надо теперь. Но без палева. Родные, конечно, не сдадут, но брякнуть кому-нибудь могут. «Мой-то, а? Хрустит! Как пить дать — хрустит. Своими ушами слышал». Тут уж непременно захомутают. Понимаю, о чём вы подумали. Человечество с ума сходит, а ты в ванне шкеришься. Шкерюсь. Сходит. Только свобода дороже. На хую я это человечество вертел. Этому человечеству тридцать пять лет до меня никакого дела не было, а тут, значит, отдай и выложь? Нахуй. Нечестно. Родных спасу, а остальные ебитесь, как хотите. Я в ШИЗО был. Я знаю, что такое клетка. Меня не проведёшь. Короче, с того дня я каждый вечер стал в ванной хрустеть. Полгода так прожили. Без приступов.
А потом у меня жену убили. Из обреза уложили. На гоп-стоп магазин хлопали и пальнули с порога. Лютые, перекрытые. А я над гробом стою и думаю: если б я сдался, если б мой хруст растиражировали, этого бы не случилось? Или случилось? И вот ещё что. Свобода, она всего дороже или не всего? Если всего, то всё правильно. А если не всего, то я пиздец неправ. Коля… Ему, восьмилетке, вообще ничего не объяснишь. Мама, хнычет, мамочка. А у меня слёзы текут. Не мамочка. Папочка тут во всём виноват. Если сейчас, думаю, сдаться, всяко ведь скажут — чего раньше не сдался, жену бы уберёг. По-любому скажут, падлы! Скажут и скажут. Главное, что я сам себе ночью скажу. Ночь — такое время, что обязательно что-нибудь себе скажешь. Сказал. С поминок приехал, лёг и сказал: «Если при живой жене не сдавался, глупо сдаваться при жене мёртвой, всё равно не вернёшь. Хрусти в ванной, живи тихонько, авось пролезет». Не пролезло. Мудак какой-то в школу с автоматом пришёл. До вспышки с ножами приходили, а после вспышки оружия дохрена стало, вот он и пришёл с автоматом. У них концерт был. Весна там какая-то блядская. Мудак прямо на сцену вышел, автомат из-за спины извлёк и обнулил целый зал. И Колю моего обнулил. Втроём остались. Я, мама и батя. Хуёво, хоть вой. И вина и не вина. Цинизм братьев Коэнов. Если, думаю, батю с мамой укокошат, я отнесусь к этому спокойно. Сын с женой — это пиздец. А батя с мамой хоть пожили.
Год прошёл. Никто не умер. Хрущу в ванной, на завод хожу. Оклемался децл. Женщину захотел. Не то чтобы секс-шмекс, а просто… Чтобы ночью прижаться к кому-то. Телик стал внимательно смотреть. Когда ж вы, думаю, суки, найдёте хрустящего человека? Не находят. Везде ищут и не находят. То тут, то там войнушки пыхают. Маньяков развелось. Родители детишек на домашнее обучение переводят. Расползаются общества. Государства пытаются скрепить, но всё чаще белыми нитками. Пиздец на пиздеце и пиздецом погоняет. А я женщину встретил. Мы с ней вместе на полу лежали, когда ЦУМ грабили. Я туда за ножиком перочинным наведался, а она за сумочкой. Таисия. Редкое имя. Хуй бы догадался. Мы, говорю, обязательно выживем, вы просто лежите и ничего не делайте. Давайте после этой заварушки попьём кофе, а? Согласилась. Умею я моменты выбирать. Пошли кофе пить. Разговорились. Сначала ни о чём: Иван — Таисия, Пролетарка — Плеханова, ЗСП — Турфирма, Вдовец — Не замужем.
А потом Таисия отхлебнула кофе и говорит:
— Думаешь, Спаситель придёт?
— Чё?
— Ну, Хрустящий Человек.
— А-а-а… Этот. Его ищут. Если он существует, его найдут.
— Он существует, я уверена.
— А чего тогда не показывается?
— Не знаю. Мне кажется, его держат в плену. Или он боится…
— Чего может бояться Спаситель?
— Он же обычный человек. Боится попасть в клетку. Потерять свободу. Я бы боялась на его месте.
Я сглотнул. Знала бы, красавица, с кем ты сидишь. И слава богу, что не знаешь. Через пять минут в клетке бы очутился. Достаточно вскочить и закричать — он хрустит! Скатёрками свяжут. Упакуют в лучшем виде. Как Ивана Бездомного из попсовой книжки. Перевёл разговор в другое русло. Договорились встретиться через два дня в кофейне «Друзья». Это она предложила. Мне хоть друзья, хоть враги.
Я в кофейню раньше пришёл. На диван сел, башкой верчу. Миленько. Официантка красивая. Белокожая такая, ну вы поняли. А у меня после первой встречи с Таисией засвербило. Спаситель, думаю. Это ж надо. Библию дома малёха полистал. К кресту прихуячили. Вот так вот с необычными людьми обходятся. Если интеллигентные евреи такое учинили, от моих-то соплеменников чего ждать? В жопу с фонарём полезут, это непременно. Дырочку в черепе просверлят. Одним глазком, чтобы была. Ковшик крови наберут. Электричество, само собой. Что там ещё? А вот хуй его знает. Ёбнутые учёные — люди с фантазией. Ладно бы ради сына с женой. Ради сына с женой, значит, нет, а хрен пойми ради кого — да? Не прокатит. Молчок по всем фронтам. Я за эти два дня новость узнал. В понедельник медосмотр будет на заводе. Государство заебалось искать хрустящего человека и решило всех проверить на предмет хруста. Уже три перестрелки в Думе было. Карелин, говорят, одного задушил. Да и ядерная кнопка не так чтобы в безопасности. Короче, линять надо. Если я на медосмотр приду, меня сразу выкупят. Сложи пальцы в замок, выпрями руки, и всё. Лабораторная крыса. К бабке поеду. В Могилёв. У неё там домик. Грядочки-хуядочки. Натурпродукт.
