Костя: Ты был старшим, пока мы сюда шли. А сейчас у нас братство и все равны. Ну, кроме Олега. Верно, Олег?
Я: Наверное…
У меня голова закружилась от всех этих событий, и я пошёл в шалаш — полежать для сердца. Пока я лежал, молодые политологи развили впечатляющую активность: поставили палатки, насобирали грибов, наловили рыбы и уже приступили к копке рва. Вечером ко мне заглянул Андрей с двумя палками. Одна была потолще, другая потоньше. Обе заточенные.
Андрей: Олег, из чего частокол будем делать? Из таких или из таких?
Я: Не знаю.
Андрей: Ты должен знать. Кто, если не ты?
Я: Ты, например.
Андрей: Я?! Ты мне такое доверишь?
Я: Доверю.
Андрей: Блин. Мне надо подумать. Я попозже зайду, хорошо?
Я кивнул. На небе высыпали звёзды. В соседней палатке громко целовались Костя с Игнатом. Ладно, подумал я, неделю поживут и свалят. Потерплю. А утром пришла Полина с дочкой. Худенькая такая веганша с розовыми волосами. Активистка. Кошки, там, псы. Я, говорит, всегда хотела, но не могла решиться, а вас увидела и решилась. Где, спрашивает, у вас детский туалет? Где, говорю, ямку выкопаете, там и он. Через два дня мужик православный приехал — Сергей. Палатку военную раскинул. Дворец. Храм, говорит, нужен, без него никак. Сделали большой шалаш, крест присобачили. Тут Костя ко мне заглянул. Игнат, говорит, засматривается на Харитона. И в слёзы. Ну-ну, говорю, образуется. Ещё через неделю бизнесмен пожаловал. А за ним четыре грузчика с фиолетовым биотуалетом на руках. Политологи ров докопали, воткнули частокол. Протестант припёрся — Бога искать. Полине детская игровая комната понадобилась. Ночью в ров накакали. Харитон отверг Игната. Бизнесмен напился и приставал к Полине. Сергей поколотил Андрея ради Христа. Журналисты опять приехали. Снимали, вынюхивали, обозвали нас «протопосёлком». Барды пришли. И солнцепоклонники. И какой-то зэк в татуировках. Приехал губернатор — подарил напольные часы «Биг-Бен» и саблю. Наступил сентябрь. И вот сижу я ночью в шалаше с саблей на коленях, жую щавель, рядом часы тикают, у костра барды горланят, ребёнок плачет, бизнесмена тошнит, Сергей молится, протестант храпит, и вдруг ясно так понимаю — пора тикáть. Вышел, огляделся. Направился к экотропе. Тут Андрей мне навстречу.
Андрей: Олег, ты куда?
Я: Ерунда какая-то, домой пойду.
Андрей: Как это — домой? А мы?
Я: А вы как хотите.
Андрей: Так нельзя. Сначала собрал нас всех, а сам домой?
Я: Никого я не собирал. Это РБК. Дай пройти.
Андрей: Не дам! Сергей, Костя, быстрей сюда! Атака! Атака! Э-ге-гей!
Я: Заткнись, дурак!
Набежали. И Сергей, и Костя, и барды, и протестант, и зэк. Одним словом — все. Андрей постоянно речи про атаку заводил, вот народ подспудно и ждал.
Сергей: Где атака?! Кто?
Я: Никто. Расходитесь давайте.
Андрей: Он домой пошёл!
Полина вскрикнула. Сергей свёл брови. Зэк усмехнулся.
Харитон: Ты врёшь! Этого не может быть!
Я: Может. Домой я пошёл.
Вскрики усилились.
Полина: Ты шутишь, да?
Я: Нет. Пора мне.
Сергей: Иуда!
Бард: Ты не патриот! Не патриот, понял?!
Марат: А мы? Ты в ответе за тех, кого приручил!
Протестант: Лютер бы так не поступил.
Андрей: Какой? Кинг или немецкий?
Протестант: Оба.
Зэк: Не дури, пахан. Вертайся в шалаш.
Я: Отстаньте. Пошёл я.
И пошёл. А Полина как взвизгнет, как прыгнет на спину! Кошка сиамская.
Полина: Коля бросил, а щас ты! Не пущу!
Я побежал. С Полиной на спине. У частокола догнали. Врезали по ногам, навалились, связали, отнесли в шалаш. Звёзды высыпали. Часы тикают. Барды поют. А рядом Полина сидит — щавель мне в рот складывает.
Ублюдок зимы
Блистать можно по-разному. Я знал дворника, который выходил под мои окна в пять часов утра десять лет кряду и мёл, скрёб, харкал и матькался. Первую неделю я думал выйти из дома и отвесить ему оплеуху или затрещину. Я склонялся к затрещине, потому что оплеуха подразумевает равенство бьющего с битым, а его не было. Только лень удерживала меня. А потом я заметил: мой двор, тротуар и дорога идеально вычищены. Вокруг скользили и падали люди, а я прогуливался у своего подъезда, как корги королевы по двухсотлетней лужайке возле дворца.
На следующий день я вынес дворнику бутылку водки. Дворник отказался. Он был пенсионером, а работал не столько за деньги, сколько ради самого занятия и физической формы. Жена не разрешала ему матькаться, хотя он это и любил, потому что раньше работал крановщиком на заводе, а все крановщики обожают матькаться, и поэтому он всласть матькался на свежем воздухе. Так некоторые люди читают стихи. Услышьте на секунду фразы «снег ебучий» или «лёд-выблядок, ублюдок зимы», сказанные громко и нежно.
До появления этого выдающегося дворника я страдал бессонницей и вообще никак не мог упорядочить свою жизнь. Клеймо беспорядка просвечивало повсюду — от посуды в раковине до половых связей, алкоголя и наркотиков. Однако ежедневные пробуждения в шесть утра подтолкнули меня к переменам. За каких-то три месяца я научился засыпать в одиннадцать, чтобы поспать хотя бы семь часов. Засыпать мне помогали книги, которые я открывал за час до отбоя. Здоровый сон пришёлся мне по вкусу. Я смотрел яркие сны. Через полгода я обнаружил в себе изрядный запас энергии. Её надо было куда-то девать — я купил себе кроссовки, спортивный костюм и стал бегать в любую погоду по сосновому лесу.
Вскоре бег вытеснил пьянство, потому что бегать с похмелья тяжко, а не бегать нельзя, потому что сон, а сон — из-за блистательного дворника. Покончив с пьянством и бессонницей, я бросил и наркотики. Я употреблял их по пьяни, когда тормоза барахлят. Завязал я и с вредной пищей. Не очень-то приятно бегать при весе сто восемь килограммов и росте метр семьдесят шесть. Похудев на тридцать килограммов, я вдруг обнаружил, что нравлюсь не только немолодым женщинам, которых я предусмотрительно споил в баре, но и девушкам своего возраста (когда дворник появился, мне стукнуло двадцать пять). А ещё я продолжал много читать, что прекрасно сказалось и на моём кругозоре, и на красноречии.
Итак, благодаря диете, бегу, книгам, полноценному сну и трезвости я женился на красивой девушке. Мы провели медовый месяц в Париже. Город оказался серым и не очень французским, скорее арабо-африканским. В баре, где когда-то пил Хемингуэй, обжимались геи. Я ждал иного, но это ерунда. Главное — у меня появились деньги на Париж. До появления дворника я работал обычным продавцом-консультантом в «Эльдорадо» — торговал грустными пылесосами. «Что хоботы повесили?» — спрашивал я пылесосы, а они в ответ смотрели равнодушно, как и почти все мои покупатели. Когда же я похудел и подкачал тело турником и пробежками, во мне откуда-то возникла уверенность — и в результате продажи поднялись до скандальных высот. Естественно, начальство отреагировало. Уже через год я стал супервайзером, а ещё через три — директором. Моя зарплата скакнула с двадцати пяти тысяч до двухсот. Я сдал на права, купил машину, увлёкся дайвингом и горными лыжами. Жена родила мне сына. Мне было тридцать пять. Тут-то и начались проблемы. Растить ребёнка в однокомнатной квартире неудобно. Жена заговорила о переезде. Я молчал и неопределённо тряс головой. Жена углубилась в пучины интернета. Каждый вечер я просматривал фотографии «трёшек» в новостройках и слушал прочувственные речи. Каждое утро я слушал, как скребёт блистательный дворник, которому я обязан всей своей сказочной жизнью. Вскоре жена потащила меня на просмотры, но я не потащился. Я решительно сказал:
