— Почему ты первым?
— Здесь это будем обсуждать? Я в шахматы играю, у меня память хорошая.
Тома засомневалась.
— Ладно. Иди.
И я пошёл, хули делать-то? Так по земле я никогда не ходил. Жена, наверное, так по мне ходила, когда спину ногами разминала, чтобы позвоночник сладко хрустнул. Метров через двадцать я вспомнил, что землю зовут Гея и с моей стороны большое свинство топтать эту могущественную богиню подошвами. Поэтому я замер и снял ботинки — сначала левый, потом правый. Тут же обернулся к Томе:
— Тома, снимай кроссовки!
— Зачем?
— Это Гея. По Гее надо босиком, а то пиздец.
— Какие геи?
— Гея. Богиня земли. Снимай, кому сказал!
Тома офигела, но кроссовки сняла. Так. От четвёртой камеры, если наискосок к тому углу, то, получается, мина вон тут. А следующая… От вышки, вон туда, пару метров… Или не пару? Или всё-таки туда? Чем ближе мы подбирались к центру, тем хуже я помнил карту. На середине я замер. Ощутил бурление говн в животе. Напала медвежья болезнь.
— Тома, отвернись!
— Что случилось?
— Ничего. Срать хочу.
Тома отвернулась и села на корточки. Я спустил штаны и насрал прямо на ебучее поле. Сразу вспомнил про Гею. Прости, Гея, прости, матушка, не со зла, удобрение будет, травка взойдёт, не губи! Не губи! Ко мне спикировал квадрокоптер. Интересно им. Смертник срёт, ха-ха-ха!
Я натянул штаны и осторожно, почти сексуально щупая Гею ногами, лилипутскими шагами двинулся вперёд. Я едва достиг середины поля, когда заговорил мегафон:
— У вас осталось шесть минут.
Я чуть не взвыл. Ко мне подошла Тома.
— Ты чего? Иди сзади.
— Нет. Если я буду за тобой плестись, меня по времени расстреляют.
Этот участок карты я не помнил. Шли вслепую. Тома взяла меня за руку. Узкая ладонь в холодном поту. Сына бы такой ладонью гладить. Или хуй. Хуй. Вот что я за человек, а? Прости, Гея! Прости, матушка-сыра земля! Чушь спорол. Каюсь. Не губи!
До противоположных ворот оставалось каких-то двадцать метров, когда сзади щёлкнуло. Я обернулся.
— Не в след, Игорь.
— Что?
— Не в след я.
Я подошёл к Томе. Её правая нога стояла на мине.
— Уходи.
Я огляделся. Подлетел квадрокоптер.
— Я кое-что понял. Меня ошеломили, и я не понял сразу, а теперь понял.
— Что ты понял?
— Никто не выйдет отсюда живым.
— Только сейчас понял?
— Ты знала?
— Конечно.
— А почему мне не сказала?
— А зачем? С надеждой умирать легче.
Я сел возле Томы по-мусульмански. Её правая нога слегка дрожала. Я поставил колено ей на ступню.
— Ты чего?
— Пусть автоматчики убивают. Хуй им, а не эффектный взрыв.
Опять забазлал мегафон:
— У вас осталась одна минута.
Я обнял ноги Томы. Тома взяла меня за ухо. Я закрыл глаза. Гея-матушка-заступница, сыра-землица, воды напиться, не губи, оборони, скушай мину-гадину губой черноземной, корнями ее, корнями, ату её, быр-быр, бы… кхы… ахр… а… а… а.
То утро
Утро. 2019 год. Пермь. Я не спал всю ночь, потому что смотрел сериал «Гримм» (я страдаю алкоголизмом, биполярным расстройством и приступами бессонницы). Юля, моя жена, зло красилась у зеркала в скверном настроении, как, наверное, и все нежаворонки. Она проспала электричку и теперь ей предстоял утомительный путь в офис на двух автобусах. Была середина ноября, однако за окном подтаяло и капли надоедливо дзинькали по металлическому карнизу. По утрам я стараюсь не говорить с Юлей, чтобы не стать мишенью. Даже двое наших котов — девятилетний толстяк Стивен, которого мы подобрали в продуктовом магазине, и двухлетняя вертихвостка Шмоня, спасённая нами на Ласьвинских хуторах, — и те предпочитают таиться, откладывая просьбы поесть на попозже. Я делал вид, что сплю. Минут десять Юля носилась по квартире фурией.
Наконец свет погас, лязгнула дверь и воцарилась приятная тишина. Стивен и Шмоня запрыгнули на кровать и улеглись на Юлином месте. Неожиданно зазвонил телефон. Жена. Я вжикнул пальцем по дисплею:
— Алло.
— На улице очень скользко. Я на ступеньках поскользнулась. Будешь выходить — осторожнее.
— Ты не упала?
— Нет. Не забудь покормить котов.
— С ними забудешь.
— Автобус. Пока.
— Пока.
Я положил телефон. День обещал быть обычным, таким он и вышел. До вечера я просидел за сценарием рекламного ролика, пытаясь искренне придумать что-то красивое и остроумное про пермскую колбасу. Около шести приготовил ужин — спагетти и фрикассе. Купил в магазине апельсиновый сок и хлеб. Для послерабочего времени на улице было безлюдно, что меня порадовало, потому что не пришлось стоять очередь. Вернувшись домой, я снова включил «Гримма».
Полвосьмого пришла Юля. Её настроение после работы не идёт ни в какое сравнение с настроением перед. Она знает, что дома её ждут два кота, ужин, ванна с пеной и секс. Юля предвкушает. Обычно она приходит домой и с порога озвучивает свершившийся факт — я дома! Мы женаты десять лет, и все десять лет я пытаюсь сострить на это заявление. На этот раз мне в голову не пришло ничего лучше, чем уронить — ты не поверишь, я тоже. Вчера я сказал — убирайся отсюда, это не твой дом, злая утренняя женщина! Однако из коридора никакого «Я дома!» не прозвучало. Я сидел на кухне у окна и смотрел в тёмный коридор. «Она что — раздевается в темноте? И коты не орут, приветствуя хозяйку». Вдруг на кухню вбежали Стивен и Шмоня. С вздыбленной шерстью на загривках. Они запрыгнули на подоконник и будто бы спрятались за моей спиной. Я положил руку на Стивена. Кот мелко дрожал. Даже не дрожал — его трясло. Однажды мы вывезли его на дачу, но там он был поспокойнее, хоть и ползал по земле, как мохнатая лягушка.
Копошение в коридоре прекратилось. На пороге кухни возникла Юля. Стивен зашипел, Шмоня скульнула. Я пригляделся. Застывшее лицо и пустые глаза.
— Юля, что случилось? На тебе лица нет.
— На улице очень скользко. Я на ступеньках поскользнулась. Будешь выходить — осторожнее.
— Чего?
— Нет. Не забудь покормить котов.
Я встал со стула, подошёл к Юле и взял ее за плечи.
— Что с тобой? Ты упала?
— Автобус. Пока.
Я ощупал Юлин затылок. Никаких травм.
— Юля, ты слышишь, что ты говоришь? Что, блин, с тобой происходит?
Я попытался поймать Юлин взгляд и не смог. Она смотрела сквозь меня. По моей спине поползли мурашки.
