– Ты останешься с женщинами, – приказывает ему Геллан, и Барк огрызается:
– Почему я? Пусть останется Лерран – он слаб и вряд ли сможет быть полезен.
Барку плевать на тот взгляд, которым его одаривает Лерран. И философ вдруг понимает, что всё решится и без него. Может, впервые он бессилен что-либо изменить. Он не может убивать. И пользы от него в битве не будет. И все это понимают. Оружие философов – слово. Но когда приходит Зло, разве не рушатся старые правила? Разве может он стоять в стороне?
– Послушай меня, – трогает его за плечо спешившийся Геллан. – Тебе нельзя брать в руки оружие и воевать. Но никто не запрещает защищать. Услышь меня, пожалуйста. Здесь останется самое ценное для нас. Дети, сёстры, матери.
«Любимые» – слышит Барк его голос, что врывается в мозг беззвучным криком, и не находит слов для возражения. Сникает под пристальным взглядом золотоволосого стакера. Будь неладен тот день, когда эта компания встретилась ему на пути!
Барк машет руками и отходит в сторону.
– Показывай дорогу! – обрушивает он свою беспомощную ярость на чучело в чужих обносках. Когита молча идёт вперёд, и только сверкнувший взгляд говорит, что он сделал ей больно. Плевать. Ему давно уже не топтать Небесный Тракт в благости. Ему там уготованы муки за слишком долгую жизнь и сонм ошибок, за грехи и беспутство.
Он даже ничего не говорит, когда от их отряда отделяются Инда и Ферайя. Ну да. Одна с закрытыми глазами попадает в цель, а вторая слишком не проста, чтобы отсидеться, как писклик в норе.
После яростной перепалки в их стане остаётся и Рина.
– Ты останешься с матерью! – рычит Ренн, и девушка не находит аргументов, чтобы переубедить взбешенного брата.
Барк чувствует, как кружится у него голова. Их маленький отряд замирает на время. Смотрит вслед тем, кто отправляется в неизвестность. Хмурит брови встревоженная Росса. Дара поддерживает слабенькую Милу, что чертит знак Удачи в спину Геллану. Алеста напевает песню, а губы у неё белые-белые, как в обморок не грохнется. Маленькая Леванна Джи застыла и остановившимся взглядом ловит мелькающую тёмную голову Леррана. На лице Пиррии – мука. Тинай тоже отправился с отрядом воителей.
И Барк понимает: какими бы сильными они ни были, всё равно остаются женщинами. Тонкими и нежными. Ранимыми и беспомощными.
– Поторопитесь! – звонко подгоняет их Когита, и сбившиеся в кучку женщины идут за ней. Бредут нехотя переставляя ноги.
Барк горько усмехается. Старый пастух для слишком резвого стада. Он идёт последним, отрезая пути к отступлению. Мало ли. На всякий случай.
Глава 37. Битва со стакерами
Дара
Я почувствовала себя ребёнком войны. В мозгу вспыхивали страшные, как эхо далёкого прошлого, слова: «эвакуация», «налёт неприятеля», «бомбоубежище»… Я рвала их наспех, как постыдные черновики. Мне казалось, если я буду так думать, то мысли станут материальными, и я окажусь где-то не здесь – провалюсь в другой мир, и там уже не будет ни Геллана, ни этих людей и нелюдей, что стали мне почти родными. А будет нечто ужасное, и одной мне ни за что не справиться.
Рядом приволакивала ноги Леванна Джи. Она то и дело оборачивалась и тревожилась, напрягалась, как струна, будто пытаясь вложить силы в слабого ещё Леррана.
– Ты когда ему скажешь? – тихо поинтересовалась Росса. По-особенному как-то, с пытливым взглядом в душу, и я навострила уши. Забыла на миг о собственном «бубновом интересе», что, как всегда, летел впереди. И то, что с ним Сильвэй и другие мужчины, никак не успокаивало меня.
– Никогда, – помедлив, ответила Леванна и так полоснула глазами по Россе, что, будь я на её месте, ушла бы на метр под землю, а лендре хоть бы хны – не дрогнула даже.
– Ну и зря, – с осуждением так, тяжело придавила и пошла вперёд. А затем, обернувшись, добавила: – Есть вещи, о которых потом жалеешь. А исправить ничего нельзя.
– Не тебе судить меня, лендра, – огрызнулась, вспыхнув, Леванна Джи, и я, наверное, впервые видела её такой: растрёпанной, покрасневшей, живой. До этого она как ледяная куколка – аккуратная, замкнутая, молчаливая. А тут – брызнула фонтаном. Вырвалось наружу наконец то, что кипело у неё где-то глубоко внутри.
Меня так и подмывало спросить: а в чём, собственно, дело? Что случилось-то? Не сейчас – я понимала. От Леррана и Леванны такое напряжение тянулось с самого начала, что не заметил бы и слепой. Но только он к ней, а она – от него. До последних событий. И я пока не понимала: хорошо это или плохо, что лёд тронулся.
Маленькая Когита завела нас в какие-то катакомбы, где сидели, лежали, прижавшись друг к другу напуганные люди и нелюди. Общая беда сближает. Все в куче, без разделения. Я вижу, как пёстрая, словно пасхальное яйцо, медана, качает на руках бронзовокожего мальчишку лет пяти. Он мохнатка и явно не её ребёнок, потому что рядом с нею муж и ещё трое мелких детишек. Обычные, меданские, с характерными яркими шевелюрами.
– Здесь можно пересидеть, – просто говорит наша проводница и устало опускается на пол. Вначале я подумала, что она девчонка вроде меня, лет пятнадцати-семнадцати. Сейчас я вижу: она старше. Просто очень миниатюрная, как девочка, что застыла в своём развитии да так и осталась ни ребёнком, ни девушкой.
У неё тонкие руки, как бледные прутики. Почти нет груди. И вся она какая-то неправильная. Выделяется. Не понять чем. То ли взглядом, не по фигуре взрослым, то ли какой-то обособленной неприкаянностью. Сразу видно: у неё здесь нет родных, нет близких, но почему-то именно она вышла нас встречать.
– По силе я огненная, – словно оправдываясь, отвечает она на мои мысли, – пыталась усмирить стихию, но у меня не очень сильный дар. А так – да, я здесь, можно сказать, случайно оказалась. Путешествую.
Она обхватывает узкие плечи тонкими пальцами и встряхивает лохматой головой. Странно, но она не рыжая. И даже не шатенка. Темноволосая. И только нитевидные красные пряди указывают на её огненность.
Барк неожиданно щёлкает пальцами, пристально вглядываясь в лицо Когиты.
– Ты сайна! – голос его звучит, как выстрел. Когита затравленно оглядывается, но на нас, к счастью, почти не обращают внимания. Мы всего лишь ещё одни из прибывших, а люди устали и потрясены, измотаны и несчастны. Многие из них потеряли кров над головой и, наверное, близких.
– Бывшая, – шепчет она и добавляет умоляюще: – Тише, прошу вас, тише.
Взгляд у Барка, как клещ. Вцепился в бедную девушку и не хочет отпускать. Жёсткий, презрительный.
– Любомудр, – выплёвывает он с отвращением. – Не любовь к мудрости, а ложь – вот во что вы превратили философию. Прикрылись словами и заменили истинные ценности враньём.
Чем больше шипит, тем спокойнее становится Когита. Она больше не жмётся, а расправила плечи.
– Я знаю, кто ты, – перебивает она расходившегося светоча науки и на растрескавшихся губах рождается широкая улыбка. Барк затыкается и настороженно смотрит на преобразившуюся деву. – Ты философ. Бродяга. Поводырь. Как и я.
