Ренну сложно. Не хочется говорить при всех и пугать, но он знает: время недомолвок позади. Сейчас нужна только правда, какая бы страшная она ни была.
– Он очень силён. Тот, кто позвал тварь и жаждал призвать Первозданных. Я не знаю таких. Нас не учили ничему подобному. Есть только один человек, на которого я бы мог подумать. Но он давно не покидает Остров магов и вряд ли нарушит свой добровольный обет.
– И имени ты его, конечно, не назовёшь, – вклинивается в его речь Небесная.
Трудно остаться бесстрастным, но Ренну это удаётся. Может, только ресницы дрогнули, но в темноте их трепет вряд ли кто заметит.
– Что даст тебе его имя? Зная имя, силу не остановишь. Тем более, что это не он. Я уверен. Это кто-то из давно ушедших. Тот, кто пережил войну или настолько безумен, что не погнушался начертить диэрру. Вы забываете: город так и лежит под траурным золотом, которое не берёт ни вода, ни дожди. Кто помешает ненормальному призвать очередную тварь и довершить начатое? Мы не можем вечно сидеть здесь и караулить, когда это начнётся снова.
– Нет-нет-нет! – растерянно квохчет девчонка. – Мы своё обязательство выполнили: тварь упокоили, мальчишку спасли. Нам нельзя здесь оставаться.
Она бросает мимолётный взгляд на Милу. Но все и так понимают, почему нельзя оставаться.
– Что-то нехорошее клубится, – говорит Ренн тише. – Такое чувство, что это только начало. Или продолжение, на которое удалось попасть нам. И если мы двинемся дальше, всё равно будем без конца натыкаться на какие-то неудобные концы, препятствия. И, если честно, я не уверен, что маг один. Их может быть несколько – объединились для достижения общей цели.
Тишина повисла, как капля росы на кончике листа. Мгновение – и она шлёпается неловко, потревоженная гулом голосов.
– Равновесие покачнулось, – спокойно говорит Иранна, и все почему-то поворачивают головы к Даре.
Девчонка выпрямляет спину и разворачивает плечи.
– Вот только не начинайте. Нашли борца за равновесие и гиганта, что свалит с ног ваших долбанных магов. Вы не можете не понимать, что одна я ничего не значу.
– Ну да. Только никому в голову не пришло посмотреть на Виттенгар сверху. Ну, и так далее. Зачем перечислять все твои гениальнейшие идеи? – Иранна немного усмехается. – Ты не то, что валит с ног. Но в тебе – движущая сила, что стреляет вроде бы беспорядочно, но почему-то попадает в цель.
– Перестань, – командует Геллан. И Ренн прекрасно понимает, почему стакеру хочется заткнуть слишком умную муйбу: у девчонки вместо глаз – две плошки без дна. – Ложимся спать, завтра отдаём мальчишку, встречаемся с властительницей и уходим. Всё равно нам не под силу решить всё проблемы. У города есть защитники и есть властительница, которая обязана позаботиться о своих людях.
Дара, не выдержав, хмыкает, но прячет лицо в колени, чтобы не сказать ничего лишнего. Слишком многое недосказано, поэтому люди и нелюди расходятся неохотно.
Он уже проваливался в сон, когда щеки коснулась горячая ладошка. Ренн только чудом не сломал руку или не кинул заклинанием. Чужачка никогда не думает головой.
– Ренн, миленький, – шепчет она сквозь слёзы, – мы не можем просто так уйти, пожалуйста.
Он стонет внутри, но поднимается, тряся головой и пытаясь прогнать сон. Что ещё придумала непоседа?
– А Геллану свои просьбы ты озвучивать не пыталась?
– Я не могу просить его, – Дара упрямо сверкнула глазами. – Это неправильно.
– А меня просить – правильно? Какая разница из-за чего мы застрянем здесь ещё на несколько дней? Не думаешь же ты, что он возьмёт и уедет, оставив нас решать вопросы, из-за которых ты не спишь сейчас?
Девчонка опускает голову, затем говорит быстро, сжимая руки в кулаки.
– Мы спасли Файгенна, но есть ещё двадцать шесть человек. Мне тут подумалось: может, тварь их не убивала? Не съедала? Геллан не может почувствовать, а ты – должен. Давай сейчас, а?.. Пока все следы ещё свежие.
Ренн устало трёт лицо ладонями. Почему-то нет сил ей возражать.
– Ладно. Попробуем.
Она готова взвизгнуть от радости и зажимает рот руками.
– Вот уж не думал, что ты так быстро сдашься, маг. Она умеет уговаривать, не правда ли?
Геллан выходит из темноты. Он говорит спокойно, даже без иронии, но от этой ровности все волоски становятся дыбом. Рядом со стакером сидит, понурясь, кровочмак.
– Никогда больше так не делай, Дара, – если бы слова умели бить, на девчонке уже б не одна полоса вспухла. – Раз уж ты считаешь, что мы должны их поискать, сделаем это все вместе.
– Геллан, я думала… – лепечет она в оправдание, но стакер сейчас не в духе, чтобы её жалеть или понимать.
– Ты как раз не думала, Дара. Поднимайся.
Они встают синхронно, связанные властной силой его голоса. Идут вслед. Безропотно просыпается Инда, понимающе кивают Раграсс и Дред. Сандр уже стоит возле лошадей и улыбается. Милу решают не будить, зато увязывается Алеста, вынырнувшая неожиданно.
– Я с вами, – просто говорит она и наклоняется, чтобы почесать за острым ушком Пайэля.
Когда они выезжают с рыночной площади, начинает сереть.
Геллан
«Почему?» – этот вопрос душил его, как петля. Почему, как только ему кажется, что появляется хрупкое доверие между ними, девчонка находит способ выбить из него дух, свалить с ног. Геллан снова и снова задавался вопросами.
Почему она не сказала, что не согласна? Почему прибежала за пониманием к Ренну? Если бы не Айбин, Геллан мог бы потерять её или не успеть вытянуть из очередной беды. Хотя кого он обманывает? Дара и без него умела справляться с проблемами. Наломав, конечно, перед этим дров, но кого это волнует.
Геллан злился так, что боялся лишний раз рот открыть, чтобы ненароком не выдохнуть резко и не заморозить всё вокруг. А она в этот раз не извинялась, не смотрела виновато, не ехала рядом и не зудела, как полосатобрюха, не говорила, что он пыхтит. И, шаракан побери, ему этого не хватало!
Они опять в том же месте, где появилась огромная золотая бучка. Мохнатки, преобразившись, принюхиваются к воздуху. Рядом крутятся коши – Пайэль и Сильвэй – припадают к мостовой, щерят клыки, прижимают уши к голове, топорщат шерсть, отчего кажутся двумя мохнатыми шарами.
Геллан следит за Дарой. Бледная, осунувшаяся. У неё тени под глазами от недосыпа. У неё ввалились щёки, всегда круглые и с румянцем. Она стала тоньше и взрослее, серьёзнее: меньше сквернословила на своём языке, реже улыбалась.
Он вдруг понял: ему не хватает её задора, смеха, легкомысленных выходок. Он скучал по той взбалмошной резкой Даре, что свалилась ему на голову. И это откровение ударило под дых.
Ему всё время хотелось, чтобы она меньше делала глупостей, перестала дурачиться, а сейчас не задумываясь отдал бы десять лет жизни, чтобы вернуть ей задор и детскую непосредственность, чтобы не видеть её слёз и услышать какое-нибудь возмутительное непотребство из её уст.
